Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Кольт вошёл в комнату. Старик лежал пластом на кровати, накрытый до горла одеялом. Рядом, на тумбочке, валялась шапочка-калетка. В стеклянной коробке, в голубоватой жидкости, отдыхали вставные челюсти. Пётр Борисович присел на край кровати. Агапкин застонал и открыл глаза.
— Федор, ну что ты устраиваешь спектакли? Мы же все обсудили и поняли друг друга.
В ответ старик застонал громче и дёрнул головой.
— Ну-ка, давай я тебя посажу, зубы вставим и поговорим.
Кольт отдёрнул край одеяла. Старик был закутан в белую
— Эй, Бутон, ты совсем очумел? Ты что, смирительную рубашку на него надел? — крикнул Кольт, осторожно перевернул старика на бок, принялся развязывать узел.
— Пётр Борисович, так я по инструкции, на ночь.
Узел не поддавался. Старик мычал, шамкал, шевелил локтями.
— Что стоишь, как столб? Помоги, ножницы принеси, разрезать эту дрянь.
— Зачем резать? Я так развяжу. Он, знаете, ползает по комнатам, когда ему нужно, очень даже ловко и быстро. Руки у него сильные.
Через минуту Агапкин был свободен. Кольт стянул с него через голову белый балахон с длиннющими рукавами. Бутон принёс фланелевую пижаму, старика протёрли влажной губкой, переодели, вставили челюсти. Кольт действовал на пару с Бутоном, быстро, ловко, как заправская сиделка. Десять лет назад он так же возился со своей умирающей парализованной матерью.
— Ползает, говоришь? Руки сильные? Кто тебе дал такую инструкцию? Кто? Голова есть? Совесть есть? — нервно проворчал Кольт, когда старика пересадили в кресло.
— Зубов, твой пёс, чекушник, — ответил за Бутона старик, — он приказал. А этот исполняет. Дай мне телефон.
— Вот видите, Пётр Борисович, — сказал Бутон, — что тут можно сделать?
— Иди на кухню, свари кофе. Ему со сливками, мне чёрный, крепкий. Иди!
Бутон удалился. Кольт придвинул своё кресло ближе к старику.
— Ты хочешь позвонить в Германию?
— А куда же ещё? — старик задвигал ртом, удобней устраивая свои челюсти.
— Зачем тебе это нужно, Федор?
— Он должен узнать от меня.
— Тебе приятно сообщать такие новости?
— Приятно, неприятно — какая разница? Это моя обязанность. Я всегда держал его в курсе, я был главным и единственным источником информации.
— Успокойся. Ты давно на пенсии, и он тоже.
— При чём здесь пенсия? Что ты несёшь, Пётр?
— Да, действительно ни при чём, — Кольт вздохнул. — Я закурю, не возражаешь?
— Кури. Твой чекушник дымит, меня не спрашивает.
Кольт застыл с сигаретой во рту, с зажигалкой в руке.
— Ты хочешь сказать, он был здесь без меня? Когда?
— Позавчера. Он тебе разве не докладывал? — губы старика сморщились в усмешке. — Смотри, Пётр, как я тебя удивил. Дай телефон.
— Подождём до утра. Сейчас у нас половина второго ночи, стало быть, там половина двенадцатого. Он спит.
— Дай компьютер, я отправлю почту.
— Ты представляешь, что с ним может случиться, когда он прочитает такое сообщение?
— Ладно, подождём, — легко согласился старик.
Бутон
— Если твой пёс чекушник убьёт Таню, ты за это будешь гореть в аду.
— Прости, что? — Кольт загасил сигарету и вернулся в своё кресло.
— Ты отлично меня слышал, Пётр.
— Слышал, но не понял. Таня умерла в семьдесят шестом, в Ницце. Ты сам рассказывал, как навещал её могилу там, на русском кладбище.
— Извини. Я оговорился. Но ты знаешь, кого я имел в виду. Таня умерла в Ницце, а через два месяца в Москве родилась Соня. Прошло тридцать лет, и твой пёс убил её отца.
— Так, стоп! — Кольт резко встал и прошёлся по комнате. — Я понимаю, тебе мой Зубов не нравится. Но из этого не следует, что он убил. Как вообще тебе такая чушь в голову пришла? Дмитрий Лукьянов умер от острой сердечной недостаточности.
— После того, как посидел с твоим чекушником в ресторане. Это был их последний разговор. Чекушник понял, что всё бесполезно, что он проиграл окончательно, и это тупик.
— Дмитрий Лукьянов умер сам. Естественной смертью. Тебе, Федор, рассказала об этом его дочь, Соня, — медленно, хрипло проговорил Кольт.
— А, уже прослушал запись? — старик усмехнулся. — И ничего не понял? Или не захотел понять? Ты разве не слышал, как она сказала, что у отца было здоровое сердце?
— Ну, он мог и не сообщать ей о своих болячках, — неуверенно возразил Кольт, — а если учесть его возраст и пережитое потрясение…
— Да. Потрясение, — старик пожевал губами, — надо было дать ему опомниться, подумать. А твой пёс попёр напролом.
— Неправда. Он действовал спокойно, мягко. У них сложились нормальные доверительные отношения, — тихо возразил Кольт.
— Это он тебе так докладывал.
— Он записывал каждый разговор. Я прослушивал записи. Я не заметил ошибок.
— Ты умный человек, Пётр. Я рад, что познакомился с тобой. Но ты такой же раб и профан, как другие. Ты никак не можешь расстаться с иллюзией, что все на свете продаётся за деньги. В этом твоя беда. Скажи, сколько ты заплатил мне, чтобы узнать то, что хотел узнать?
— Тебе — нисколько, — растерянно пробормотал Кольт.
— Умница, — старик сморщился в улыбке, — ты выложил много, чтобы добраться до меня, это верно. Однако потом пошёл совсем другой счёт, другая валюта.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Подумай. Найди ошибку.
— Чью?
— Твою, дурак, твою. Не его. С него, чекушника, иной спрос.
— Не понимаю, — Кольт нахмурился и помотал головой, — объясни по-человечески.
Старик взял свою чашку, допил последний глоток кофе, облизнулся, причмокнул и проворчал так тихо, что Кольту пришлось придвинуться ближе.