Избранные дни
Шрифт:
Люк сказал:
— Она, похоже, хороший охотник.
Саймон подумал о ее когтях. Вспомнил ее зубы.
— Откуда нам знать?
— Помню, — сказал Люк, — когда был маленьким, я смотрел фильм про обычаи надиан.
— Должно быть, какой-нибудь старый.
— Помню, им очень нравился какой-то из грызунов.
— Чего-то такое припоминаю. Серое лысое существо размерами с суслика. С длинным хвостом. Очень длинным.
— Точно. Они готовили его с каким-то коричневым мохнатым овощем.
— Да, вроде волосатой сосновой шишки.
— Для них это деликатес.
— Еще какой.
— А ты знаешь, у них есть душа, — сказал Люк.
— Я вообще-то в вопросах души не больно разбираюсь.
— Потому что ты биомеханический?
— С чего ты взял?
— Глаза. Это почти не видно, но я всегда замечаю.
— Что такого с моими глазами?
— Трудно объяснить. Так-то они вполне обыкновенные…
— Самые настоящие, живые.
— Я знаю. Я сказал, этого почти незаметно. Но они как объективы с расширяющейся и сужающейся диафрагмой. Что-то в них от линз. У настоящих людей глаза влажнее, что ли… Изменчивее… И дело не в самих глазах, а в том, что за ними стоит. Так или иначе, но мне всегда понятно.
— Вижу, ты соображаешь. Сколько же тебе лет?
— Одиннадцать или около того. Может быть, двенадцать. Да какая разница? Я всегда отличался обостренным восприятием.
— Сквозь меня так много немых голосов, — сказал Саймон.
— Интересно, оказывается, ты знаешь стихи.
— Лучше б не знал.
— Ты видишь сны?
— По-своему да.
— Тебе нравится жить?
— Скажем так: я привязан к жизни.
— Боишься смерти?
— Она во мне запрограммирована. Есть специальный чип выживания.
— Ну так мы все запрограммированы, согласен? Нашими создателями.
— Что-то я сейчас не настроен философствовать. А ты, значит, икседрольный?
— Ага. Мать, когда мной забеременела, проглотила несколько пригоршней.
— Нарочно?
— Она думала, жертвы икседрола подпадают под какую-то социальную программу. Получают ежемесячные компенсации. Не знаю, кто ей рассказал эту ерунду.
— Она намеренно приняла лекарство, которое сделает ее ребенка уродом?
— Что я могу сказать? Мать всю жизнь ловчила. Такой уж она человек. Я ее за это не виню.
— Не может быть.
— Она родила меня на свет. Благодарность — единственный достойный ответ на все, что бы ни происходило.
— Все-таки вы, люди, странные.
— Пару лет назад мы с ней попали в группу, которая называла себя Священный Огонь. Омерзительная компашка, честное слово. Те, которых ты видел, из них самые адекватные.
— Она, значит, была христианкой?
— Она была всем на свете, лишь бы это позволяло как-то устроиться. А христиане, если примешь их обеты, всегда тебя накормят.
— Твоя мать по-прежнему с ними?
— Не-а. Она сбежала с каким-то парнем. Кровельщиком — крыша скинии протекла, и он ее чинил. Я о
— Она тебя бросила?
— Кровельщику не нужны были дети. Он рассудил, что христиане позаботятся обо мне лучше, чем она. Это они дали мне имя Люк. Ну, знаешь, как из Библии.
— А твое настоящее имя?
— Мое настоящее имя — Люк. А старое было Блитцен. Как олень Санта-Клауса… Мать была… Ладно, хватит о ней.
— И ты притворялся, что веришь в их бога?
— А я и вправду верю в их бога. Мне просто не нравится, как это делают они.
— Ты шутишь.
— Ничуть. Уже почти год, как я отмечен Святым Духом.
— Что ж… Наверно, для тебя это хорошо.
— «Хорошо» тут все-таки не совсем верное слово.
Саймон с Люком успели дойти обратно до «виннебаго» и сидели, прислонившись спинами к его правому заднему колесу, когда вернулась Катарина. Она двигалась удивительно бесшумно, ни одна ветка не треснула у нее под ногами. Возникшая из тьмы Катарина держала что-то за спиной.
— Я нашла, — сказала она.
— Ты что, действительно что-то поймала? — спросил Саймон.
— Да.
— И что это? — спросил Люк.
Катарина замялась. Ее глаза сверкали в темноте.
— Я приготовлю с другой стороны, — сказала она.
— Не хочешь нам показывать? — спросил Саймон.
— Я приготовлю с другой стороны, — повторила Катарина и пошла со своей добычей за «виннебаго».
— Что с ней такое? — спросил Люк у Саймона.
— Стесняется.
— Чего ей стесняться? Она же герой, если на самом деле поймала что-то, чем мы можем перекусить.
— Она не хочет выглядеть в наших глазах животным.
— Но она же не животное.
— Нет, не животное. Но и не человек. Ей от этого неуютно.
— Откуда ты знаешь?
— Просто представил себя на ее месте.
Вскоре Катарина появилась снова. В руках она держала аккуратно освежеванные тушки двух белок — без голов, лапок и хвостов. Потупившись, она протянула их Саймону с мальчиком. На ее накидке, отчетливо видные на белой ткани, запеклись капельки крови. Саймон надеялся, что она не поняла, что он их заметил.
Он сказал:
— Спасибо.
— Съедим их сырыми, — сказал Люк.
— Подожди, — остановил его Саймон.
Он поднял капот «виннебаго» и снял кожух мини-генератора, установленного на месте аккумулятора. От генератора исходило бледно-зеленое свечение. Беличьи тушки получат, конечно, дозу радиации, но не такую, чтобы повредить здоровью.
Он взял белок у Катарины. Они были теплые и скользкие. Явственно чувствовалось, что еще недавно зверьки были живы. Мимолетно он испытал то же ощущение, с каким Катарина, должно быть, ловила и убивала этих белок Что-то щелкнуло у него внутри. Другими словами описать случившееся он не мог. Чувство голода, потом щелчок и короткое электрическое содрогание в грудной клетке. Он посмотрел на Катарину и повторил: