Избранные главы элементарной математики. Учебное пособие
Шрифт:
Взяв перо, Эйслинн начала набрасывать новую идею. Она разговаривала с одной из старших садовников, Морвен, о садах замка и фруктовом саде, и это навело ее на мысль об орошении. Морвен рассказала ей, что в последний раз ирригационную систему2 ремонтировали при прабабушке Эйслинн почти девяносто лет назад.
Она покинула кабинет меньше чем на час, чтобы найти книгу по ирригации в большой библиотеке отца, и, очевидно, не заперла за собой дверь.
Эйслинн взглянула на незваного гостя. По крайней
Она прикусила щеку, жалея, что не может сказать ему, чтобы он уходил, но голос Бренны — шателен3 Дундурана — эхом отдался в ее голове. Будь добра к своему брату, он так много страдал.
Не больше чем я, она была и моей матерью тоже, часто ворчала она, но только про себя, поскольку такие мысли были эгоистичны.
Со стороны Эйслинн также было эгоистично возмущаться тем, что Бренна, которая приехала с их матерью леди Ройсин, когда выходила замуж за их отца, предпочла Джеррода ей. Джерроду всегда сходили с рук его выходки, в то время как Эйслинн ругали, напоминая, что леди Ройсин никогда бы так не поступила.
— У леди не бывает истерик, — любила говорить ей Бренна.
Однако Эйслинн не была леди. Не совсем. Не такая, как ее мать.
Ей не нравились вещи, которые были у ее элегантной матери, и она не думала, как она. Эйслинн не любила посещать придворные приемы. Ей не нравилось носить модные, строгие платья и часами выслушивать речи. Ей не нравилась игра слов и политические интриги. Она ненавидела приветствовать гостей, когда люди целовали ей руку, и держать язык за зубами, когда она предпочла бы просто сказать правду о том, что ей скучно.
Пока Ройсин была жива, она помогла Эйслинн узнать достаточно о придворном этикете, чтобы выжить. Ее мать понимала трудности Эйслинн и учила ее, как могла, и все это для того, чтобы бороться с бурлящими эмоциями, которые иногда переполняли девушку.
Бренна называла их истериками или припадками. Ройсин называла это чрезмерными чувствами.
Что бы это ни было, Эйслинн ненавидела свои всплески эмоций.
Без помощи матери она старалась избегать того, что ей не нравилось, или что легко подавляло ее. Эйслинн проводила время за чтением и самостоятельной учебой, поскольку репетиторы уже мало чему могли ее научить, хотя ей было всего четырнадцать.
Однако она была нужна отцу. Он поставил своей миссией искоренить ужасную работорговлю, которая пустила корни в южном Эйреане, во время жестоких войн за наследство пятнадцать лет назад. Кто-то должен был присматривать за Дундураном, и хотя Джеррод, как сын, был наследником, Эйслинн была старше и умнее.
Бренна в роли шателен справлялась со многими обязанностями, но Эйслинн росла и была более чем способной, как выразился ее отец. Она хотела, чтобы он гордился. Все, что угодно, лишь
Эйслинн вздохнула, в стотысячный раз желая, чтобы ее мать не забеременела, чтобы она все еще была…
Это дым?
Подняв глаза, Эйслинн увидела Джеррода, направившего в самую большую линзу устройства луч солнечного света из окна. Концентрированный конус света падал на открытую книгу, тонкая струйка дыма поднималась от темнеющей бумаги.
— Что ты делаешь? — взвизгнула Эйслинн.
Джеррод резко поднял голову и уставился на нее широко раскрытыми глазами, оставив фокус линзы на бумаге. Через мгновение со страниц вырвалось пламя.
Эйслинн вскочила и помчалась через кабинет.
Джеррод взвизгнул, врезавшись в устройство. Оно с грохотом упало на пол, разбив стекло вдребезги.
Эйслинн накрыла горящую книгу запасным одеялом и била по ней руками, пока маленькое пламя не погасло. Ее руки горели от жара, и кабинет наполнился дымом.
Слезы текли по ее раскрасневшемуся лицу, Эйслинн повернулась к Джерроду. Он уставился на нее своими серо-голубыми глазами. Глазами их матери.
Они всегда выглядели неправильно на его лице. Слишком нежные, слишком теплые, когда Джеррод не был ни тем, ни другим.
— Извини, — сказал он.
Он не имел этого в виду.
Он никогда не имел в виду того, что говорил.
Внутри нее кипело разочарование, подавляющее и всепоглощающее. Оно горело жарче, чем пожар, который он почти разжег, ее терпение лопнуло.
Эйслинн толкнула его.
Он отшатнулся назад, слезы навернулись ему на глаза, и он взвизгнул.
Она сжала со всей силой в кулаках его тунику и встряхнула Джеррода, ее ярость выплеснулась наружу в виде слез и криков. Она не знала, что говорила — на самом деле это не имело значения.
Как он посмел вторгнуться в ее пространство, ее убежище? Как он посмел разрушить ее устройство?
Он всегда все портил.
Я ненавижу его! Я ненавижу его, я ненавижу его, ненавижуненавижу…
— Эйслинн!
Ее оттащили от Джеррода, который остался хныкать в углу. Эйслинн вцепилась ногтями в руки, которые пытались удержать ее, брыкаясь и визжа, как пойманное животное.
Воздух покинул ее легкие, и Эйслинн беззвучно закричала, пытаясь освободиться.
Кто-то, удерживавший Эйслин, ударил ее по ушам, оглушив.
Тяжело дыша, Эйслинн посмотрела в искаженное ужасом лицо Бренны.
— Прекрати немедленно! — шателен отвесила еще одну пощечину Эйслинн, недостаточно сильную, чтобы причинить боль, но достаточную, чтобы вернуть внимание Эйслинн в кабинет, подальше от ее гнева.
Она держалась очень тихо, не желая, чтобы ее снова ударили.
Бренна долго ждала, прежде чем поспешить на помощь Джерроду. Она ворковала и кудахтала над ним, помогая встать.