Избранные письма. 1854–1891
Шрифт:
Во-1-х, во время летних жаров и после неудачного моего путешествия сухим путем в Константинополь здоровье мое ухудшилось и только теперь начало слегка улучшаться. Дальнее путешествие в настоящее еще жаркое время для меня решительно невозможно. К тому же, ко всему прочему, предстоящему мне, – в Одессе, Москве и Петербурге свирепствует холера, а я (как, может быть, Вы изволили слышать) страдаю и крайним малокровием, и совершенным расстройством пищеварения.
При таких условиях ехать сейчас же было бы безумием.
До получения Вашего предписания я думал выехать в конце сентября или начале октября. Теперь я употреблю все усилия мои собраться в путь не позднее 10-го
Что касается до греков и до их клевет, то две-три недели больше или меньше, конечно, не ухудшат и не улучшат их политических о нас мнений, и я уверен, что начальство не захочет никогда в угоду им подвергать страданиям и без того изможденного и измученного человека.
Они преследуют теперь своими криками всех русских без различия, и Ваше Превосходительство, если угодно, можете узнать из частного моего письма г-ну Ону, каким гонениям подвергаются даже беззащитные русские монахини в [нрзб.]. И этим бедным и полуграмотным женщинам приписывают панславистические цели. Греческий гнев не утолится, если и я буду принесен им в жертву.
Вашему Превосходительству известно также из последних писем моих, что я на службу консулом возвратиться теперь не в силах и намереваюсь просить высшее начальство удостоить меня отставки с какой-нибудь соразмерной пенсией. Поэтому императорское посольство лучше всего в состоянии определить, на каком положении мне ехать в Россию и продлить ли мне отпуск до разрешения вопроса об отставке или принять иные меры, сообразные с законами и с моим положением. Насчет этого я буду ожидать предписаний.
Наконец, я должен еще сознаться, что именно в настоящую минуту достаточных средств для скорого предприятия столь дальнего пути (у меня нет. – Д. С.). Я мог бы, может быть, получить порядочную сумму от г-на Каткова, но по болезни моей не могу ручаться ни за срочность окончания работы, ни его высылки на Афон и боюсь, как бы, дожидаясь от него денег до октября (как я думал сначала), не возбудить неудовольствия Вашего.
Поэтому и позволяю себе просить почтительнейше о выдаче мне хотя бы взаимообразно (если иначе нельзя) около ста турецких лир из каких-либо сумм, имеющихся в посольстве, для того, чтобы я скорее мог удовлетворить выраженным в предписании Вашем требованиям.
Публикуется по автографу (ГМЛ).
38. К. А. Губастову
16 января 1873 г., Салоники1
Нет! Видно, еще искра прежнего сочувствия есть в наших сердцах! Только что я написал Вам, как получил Ваше милое и менее обычного казенное письмо.
Не могу понять чувств, обуревающих П-ва2, и потому, при всей искренней моей к нему приязни, как-то не могу его жалеть душевно. Вообще, я этим бракам, от которых много ждут, не сочувствую. Брак есть разделение труда, тяжкий долг, святой и неизбежный, но тяжелый, налагаемый обществом, как подати, работа, война и пр. Работа и война имеют свои поэтические и сладкие минуты, ими можно восхищаться, но надо помнить, что одна большею частью нестерпимо скучна, а другая очень опасна и тяжела. Отчего же на брак не хотят смотреть как на общественное тягло, которое иногда не лишено поэзии, но от войны и тяжелой работы отличается тем, что война опасна, но не скучна, а работа большею частью скучна, но не опасна физически? Брак же для женщины опасен физически, а для мужчины – скучен большею частью крайне.
11
Нет ничего общего между любовью и тягостными и жестокими обязанностями брака (франц.).
Если я ни разу не каялся, что женился, и если моя брачная жизнь дала мне много хороших минут, то это оттого, что я шел в церковь без очарования и, кроме худа для себя, от брака ничего не ждал и все мало-мальски хорошее принимал за дар судьбы. Когда П-в написал мне летом свое восторженное письмо, где называл жену ангелом (!), тогда как она гораздо более похожа на бойкого крепостного форейтора, то меня всего перевернуло и я почти предсказал ему, что добра тут не будет. Не понимаю и ревности к законной жене. Это что-то чересчур первобытное… Ну, обнимаю Вас тысячу раз.
Ваш когда-то Л<еонтьев>
Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 212, 213.
1 Салоники — крупный портовый город в Греции на берегу Эгейского моря.
2 П-в — неустановленное лицо.
39. К. Н. Бестужеву-Рюмину
22 марта 1873 г., Константинополь
Милейший друг Константин Николаевич, здравствуйте!
Я жив и даже как будто здоров, чего и Вам желаю (несмотря на то что Вы своей «Истории» мне все-таки не прислали).
Ради Бога прошу и умоляю Вас, перешлите немедля и бережно «Генерала Матвеева» в редакцию «Русского вестника» прямо на имя Павла Михайловича Леонтьева1. Непременно на его имя. Не погубите меня какой-нибудь медлительностью или небрежностью. Помните, друг мой: 1) что у меня другой рукописи нет и 2) что теперь для меня литература есть хлеб, ибо службу я оставил. По правде сказать, ужасно я боюсь за эту рукопись, чтобы она не пропала. Считая по 100 рублей за лист, это ведь, может быть, больше 1000 рублей.
Не говоря уже о нравственной потере и так далее. Пощадите же! Уж я знаю, как русские друзья способны вредить любя… Отчего?.. Кто знает?
Великая нация! Ей все нипочем! Что ни день, то великое произведение мысли и поэзии… Можно поэтому второстепенные вещи терять, бросать, не печатать и т. д.
Ну, обнимаю Вас. Читали ли мои статьи о панславизме2 в «Русском вестнике»? Нравятся или нет?
Ваш забытый Вами друг К. Леонтьев
Публикуется по автографу (ИРЛИ).
1 Павел Михайлович Леонтьев (1822–1874) – известный филолог и педагог. Занимал кафедру римской словесности в Московском университете. Активно участвовал в «Русском вестнике» с самого его основания. Был соиздателем «Московских ведомостей», где опубликовал огромное количество передовых статей, преимущественно по преобразованию учебной системы. Леонтьев видел спасение от «язвы материализма» исключительно в изучении древних классиков и немало способствовал гимназической реформе 1871 г.