Избранные письма. Том 1
Шрифт:
Не подумай, что я впадаю в старомодный лиризм. Просто чувствую потребность высказаться и выслушать. Если бы у нас был хоть один истинный литературный критик, который был бы во всех этих вопросах двумя головами умнее меня и снисходил бы до меня. Михайловский — тот, может быть, и на сажень умнее всех нас, но он не снисходит. А остальных я сам поучу. Люблю беседовать с Боборыкиным, потому что в нем нет чванства и много искренности к самым мелким литературным вопросам, но он какой-то, бог его знает, качающийся из стороны в сторону и слишком быстро поддающийся всяким влияниям. Пытался я беседовать с
А может быть, просто со мной скучно. Тогда уж мне только и остается быть одному.
{88} Все-то мы в этом отношении какие-то одинокие. Собираемся только для того, чтобы за бокалами шампанского выслушать красивые слова на давно знакомые темы.
По поводу твоей «Чайки» у меня уже даже шла довольно оживленная переписка с петербуржцами — и то я горячился.
Что тебе рассказать нового?
Посплетничать? Только вчера узнал, что у Лысцовой есть ребенок, а отец этого ребенка — Гольцев. Вот видишь — какая «жизнепотребность». А ведь Виктору Александровичу под 50. Мать счастлива и горда и не скрывает своей радости и гордости. Любопытно знать твой взгляд на это.
Я занят раздачей ролей в пьесе и вообще пьесой. Писал ли я тебе о ней, не помню. Называется «Цена жизни». Драма. Вопрос о самоубийствах. Идет в бенефис Ленского, 12 декабря.
Писал я ее с невероятным напряжением, настолько сильным, что давал себе слово больше не писать пьес. Пока она имеет успех и даже выдающийся, т. е. у тех, кто ее читал.
Остальное мое время уходит в школу.
До свиданья. Обнимаю тебя и шлю от себя и Кати поклон вам всем.
Твой В. Немирович-Данченко
27. А. П. Ленскому[146]
1896 (?) г. Москва
Милый Саша!
Согласно обещанию, извещаю тебя, что спектакли в школе состоятся 15-го, 20-го, 24-го и 30-го. В первый спектакль пойдет «Нора». Начало в 8 часов.
Нечего и говорить, что твое посещение было бы очень лестно для нас.
Твой Вл. Немирович-Данченко
{89} 28. С. В. Флерову (Васильеву)[147]
6 мая 1897 г. Москва
6 мая 97 г.
Глубокоуважаемый Сергей Васильевич! Хотел сам приехать к Вам в Останкино, оттого и не отвечал. Но срочные работы задушили меня. Завтра утром уезжаю в деревню.
Ваше намерение перевести «Цену жизни» для Дузе польстило мне и очень порадовало[148]. Хорошо бы! Посылаю Вам оттиск «Северного вестника». В нем есть кое-что, вычеркнутое для сцены цензором[149]. Я для печати снова внес эти вымарки, так как сам цензор любезно написал мне, что производил купюры с большим сожалением. И когда мы репетировали пьесу, артисты (Ермолова и Ленский) каждый раз сердились на цензуру.
До свидания. Желаю Вам спокойного лета.
Спасибо за все Ваше внимание ко мне. Работая снова, буду думать о Вас и стараться быть на высоте Вашего отношения к моим трудам. Жена крепко жмет Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
29. К. С. Станиславскому[150]
7 июня 1897 г. Усадьба Нескучное
7 июня 97 г.
Екатеринославск. губ. Почт. ст. Павловка
Многоуважаемый
В Москве ли Вы?[151] Я приготовил Вам длинное-длинное письмо, но так как буду скоро в Москве, то не отправляю его[152]. Дайте мне знать по адресу: Гранатный пер., д. Ступишиной.
Если это письмо найдет Вас далеко от Москвы, то пришлю то длинное, приготовленное раньше. Но куда? Я буду в Москве между 21 и 26 июня.
Вл. Немирович-Данченко
{90} 30. К. С. Станиславскому[153]
17 июня 1897 г. Москва
Гранатный пер., д. Ступишиной
Получили ли Вы мое письмо?
Говорят, Вы будете в Москве завтра, в среду. Я буду в час в Славянском базаре — не увидимся ли? Или известите по прилагаемому адресу, когда и где.
Вл. Немирович-Данченко
31. К. С. Станиславскому[154]
12 июля 1897 г. Ялта
12 июля, Ялта
Многоуважаемый Константин Сергеевич!
Всего второй день, как я устроился в смысле некоторой, временной оседлости, а то все бродил. Не взыщите, что пишу карандашом и на писчей бумаге.
Хочу поделиться с Вами встречами и соображениями по поводу нашего дела.
Теперь я рассказываю о нашем проекте, что называется, направо и налево, то есть решительно всякому, кто может судить о шансах на успех дела. И можете себе представить, как ни верю я в наше предприятие, но такого единодушного сочувствия и такого уверенного предсказывания большого, даже материального, успеха и я не ожидал.
Нет антрепренера или опытного актера, который бы усомнился в этом.
В деревне я нашел письмо от Кошеверова. Вы помните, я говорил, что за 4 года, со времени его окончания курсов, потерял его из виду и боюсь, не испортился ли он не только как актер, но даже в своих художественных намерениях. Вообразите мое удовольствие. Он спрашивает моего совета, как бы ему снова поступить в школу. За 4 года практики, играя первый репертуар, он пришел к убеждению, что не только не сделал ни шагу вперед, но и разучился играть как следует. И хотя на зиму кончил к Бородаю[155], однако предпочитает снова учиться. По моему расчету ему 24 года. Значит, его все — {91} в будущем. Меня необыкновенно утешило его письмо (мы с ним не виделись и не переписывались уже года два). Оно как нельзя кстати. Если он способен желать возвращения в школу, то, несомненно, не пропал для дела. Я ему написал о нашем «театре-школе»[156] и сказал, что это будет для него лучше всего.
Если он уйдет от Бородая, то советую ему в эту же зиму слушать лекции и немножко поиграть, как в школе, так роль-другую и у Вас. Ввиду отсутствия любовников, Вы понимаете, как это важно для нас.
Затем о герое. В последние дни я очень сильно подумываю об известном актере Шувалове. Хотя я с ним знаком, но видел его на сцене давно, когда он начинал. Теперь это лучший провинциальный актер, необыкновенный труженик, горячо преданный делу, с очень большим репертуаром. Он вроде Вас, играет героические роли и характерные, как молодых, так и стариков.