Избранные письма. Том 1
Шрифт:
{65} Дальше. Андрей Калгуев. Вот тут я никак не могу согласиться с Вами. Я не люблю Сазонова как актера. Он сух и однотонен. Я никогда не видел в нем способности передавать душевную гибкость. А нежная организация выражается в его голосе только под соусом паточной сентиментальности. Он обладает известным шаблоном и горячностью. Ни того, ни другого мне не нужно.
А я чувствую, что Сазонова будут все рекомендовать на Андрея.
Давыдова я уже окончательно не вижу. Ни его тон, ни его тучная фигура, ничто не отвечает моему образу[67].
Я предполагал на эту роль
Третьим важным лицом является Людмила.
Да разве я могу иметь что-нибудь против Савиной? Она с своим гибким талантом всегда сумеет придать лицу и типичность и холодное отсутствие всякого темперамента.
Но я боюсь ее. Она мне отравит все репетиции. Она любит только роли, доминирующие в пьесе. Сидеть целый акт молча, как во втором, — да она меня съест! И поделом. Каково же будет мое положение? Конечно, для бенефицианта она не откажется от роли, ну, а если не в бенефис? Да все равно она меня уничтожит одними своими глазищами!
Употреблю все силы, чтобы она играла[68], но говорю искренно — боюсь ее.
Если не она, то я никого не вижу, кроме Ильинской (будем так называть Марию Васильевну)[69]. Васильева? Не!
С другой стороны, и в Питоличке никто не может быть так великолепна, как Ильинская. Это я про себя давно решил, даже когда Погожев при Вас расхваливал Щепкину[70]. Вы упоминаете о Марьюшке. Это лишнее. Марьюшка — большая и хорошая роль, а Питоличка чуть что не эпизодическая. Конечно, я буду счастлив, если Мария Васильевна возьмет роль.
Затем большое спасибо Вам за Дюжкову[71]. Она мне не приходила в голову, хотя я руками отмахивался и от Жулевой (чудная актриса для дам, но не купчих)[72] и тем паче от Стрельской.
{66} Ленский — Прокофий — прекрасно[73].
Абаринова — Ольга Федоровна — тоже.
Говорить нечего, что и Мичурина и Дальский прекрасны для Сони и Орского. Но Дальский! Ведь это будет то же, что и Савина в Людмиле. Он тоже погрызет меня. Я слышал, что он хочет Андрея. Но я его вовсе не знаю.
Все остальное — отлично.
Вообще, кроме Андрея (что если Дальский?), Ваше распределение ролей так удачно, что мне оставалось бы только подписать его.
Спасибо Вам и за хлопоты и за сочувствие. Надо мне будет приехать в Петербург в самом начале сентября.
Тогда еще раз лично поблагодарю Вас. Крепко жму Вашу руку. Передайте мой привет Марии Васильевне.
Жена благодарит Вас за память.
Вл. Немирович-Данченко
11. А. И. Сумбатову (Южину)[74]
27 августа 1891 г. Усадьба Нескучное
27 авг.
Может быть, эти строки попадут к тебе еще 30-го, в день твоих именин. Шлем наше поздравление и тебе и Марусе, как водится, с дорогим именинником. Увидишь Ленского — и его поздравь от нас. Увидишь Лидию Николаевну[75] — и ей передай от нас привет.
Как раз в день твоих именин мы выезжаем из Нескучного. Вечером на одной из станций выпьем за твое здоровье. Как всегда, остановимся на день в Харькове и в Москве
Получил твое письмо с взглядом на Гамлета. Очень может быть, что он весьма не лишен новизны. Я не знаю всех комментаторов Гамлета. Но вот что мне кажется: оттенить на сцене «остроту мысли, доходящую до остроты чувства», — задача чересчур тяжелая и, пожалуй, неблагодарная. Скажу тебе по опыту, что если искать, где в человеке кончается мысль как работа мозговая, и начинается чувство или работа сердца, то {67} легко заблудиться и запутаться. Мы с тобой развивались под влиянием беллетристов и особливо критиков 60-х годов. Тогда чуть ли не впервые появилась женщина и чаще — девушка, «любящая умом». Между умом и сердцем клали резкую грань и любили выезжать на ней. Но сколько я ни вдумывался в это с тех пор, как начал самостоятельно работать, я всегда наблюдал, что истинная психология сторонится от такой характеристики — в ее основе тенденциозная фальшь. Я плохо знаю физиологию, но думаю, что при изучении ее легко убедиться в отсутствии подобной грани между умом и сердцем.
Вообще, мне кажется, что чем проще ты взглянешь на свою новую задачу, чем меньше будешь вникать в комментаторов Гамлета и чем свободнее отдашь себя во власть драмы, тем счастливее разрешится твой труд. Послушать профессоров непременно надо, но играть следует все-таки то, чего душа захочет.
Я рискую, что мой совет попадет к тебе не в подходящее настроение. Во всяком случае, даю его от чистого сердца.
До чего доводят комментарии — я вспомнил последний рассказ Гнедича. Он передает, будто бы один актер, обдумывая Чацкого, не заметил запятой в фразе о Чацком — «Чай, пил не по летам» — и поэтому велел режиссеру, чтобы во всех действиях, кроме 4-го, ему подавали чашку чаю.
Ты должен согласиться со мной, что комментарии нужны для читателя, а не для актера. Актеру нужен только драматический образ. А ошибок бояться нечего. Их заметят только профессора да Дарский[76].
4-го февраля я, конечно, своей новой пьесы не дам, как не дам ее и куда-нибудь на затычку, вроде 20 декабря. Если бы Никулина обменялась днями с Ермоловой, — тогда другое дело. Но это очень сомнительно. Пьесу я окончил только вчерне и думаю еще поработать над нею сентябрь и октябрь[77]. Тем более не допущу ее постановки кое-как. Я очень дорожу ею.
Получил письмо от Шестаковского[78]. Зовет меня поскорее.
До скорого свидания.
В. Немирович-Данченко
{68} 12. А. П. Ленскому
20 октября 1891 г. Москва
20 окт. 91 г.
Мясницкая, Чудовской п., д. Щербакова
Дорогой Саша! Пользуясь твоим разрешением назначить день, спешу просить тебя о среде в 4 1/2 часа. В Малом театре — «Гамлет», ты не играешь.