Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Когда все пожитки инвалидов были упакованы, Семён Лихобор передумал:
— А зачем нам, братва, это старое барахло? Я с собой ничего не возьму. Только портрет из стены вырубим. Новую жизнь начинаем… Когда мы отсюда выедем, возьмём спички, бутылку бензина и подпалим всё к чёрту лысому! Чтоб и не вспоминалось!
— И сядешь в тюрьму за поджог государственного имущества, — закончил Лука.
— Так ты ловко, незаметно подожги. Эти корпуса всё равно снесут, с землёй сровняют. А нам хочется по смотреть, как будет ясным огнём пылать наше лихо.
— Нет, — ответил Лука, —
— Ладно, но молоток и зубило принеси обязательно.
— Принесу. Ну, всего хорошего, — попрощался Лука и вышел из девятой палаты. Сердце его наполнялось щемящей острой болью, стоило ему ступить ногой на территорию госпиталя. Можно, конечно, переехать в новое красивое здание, можно сжечь эти бараки и сровнять их с землёй, но разве сожжёшь вместе с ними твоё горе, Семён Лихобор?
Лихобор вышел на крыльцо, в светлом небе раннего вечера отчётливо вырисовывались серо-зелёные, измученные зимой верхушки сосен, вдохнул всей грудью смолистый запах апрельского ветра. Хорошая всё-таки штука — весна…
— Здравствуй, — послышалось совсем рядом, и Лука вздрогнул. Майола Саможук сидела на лавочке, лицо строгое, деловое, смотрит на Луку равнодушно.
Сложным путём пришла девушка к этой хорошо знакомой скамейке. Тогда, в их последнюю встречу, она нашла в себе силы бросить в лицо Луке обидные слова, и потом, поблагодарив шофёра на прощание, пришла домой внешне спокойная: ни отец, ни мать ничего не заметили. Но после разговора с Загорным всё перепуталось.
Гимнастку в синем трико с алой трепетной лентой в руке она не забывала. Стоило только закрыть глаза, как сразу плыла в памяти, то извиваясь, то вихрем взлетая вверх, то покорно стелясь к ногам, широкая красная полоса, словно перечёркивая крест-накрест жизнь Майолы. Не забывала девушка и разговора с Загорным, и его слова, сказанные ей на прощание…
Чего же он требовал? Чтобы она сама пошла и сказала этому упрямому, зазнавшемуся Луке: «Я люблю тебя, женись на мне, пожалуйста»? При одной мысли об этом мороз пробегал по коже. Ходить на тренировки и видеть серьёзное лицо Василия Семёновича тоже почему-то стало неприятно, тренер стал частью чужого, враждебного девушке мира, в котором жил Лука Лихобор.
Казалось, в жизни она всё сумела подчинить своей воле. Оставалась неприкосновенной одна святая точка — госпиталь инвалидов. Здесь всё напоминало о Луке, во ведь можно было не подходить к седьмому корпусу, тем более, что её подшефный, пятый, стоял на отшибе.
В пятом корпусе тоже мечтали о переезде в новый дворец, о новой жизни, не похожей на нынешнюю, хотя каждый понимал, что изменится она только внешне…
И всё чаще представлялся Майоле праздник — День Победы с торжественным парадом пионеров перед героями войны. Зашла в комитет комсомола, рассказала о своём плане.
— У тебя мания, ты просто помешалась на грандиозных мероприятиях! — Вячеслав Савчук пятернёй расчесал свою густую шевелюру. — Такой парад организовать под силу только райкому комсомола…
— Так что же делать?
— Уменьшить масштабы, из заоблачных мечтаний опуститься на нашу грешную землю. Взять пионерский отряд, прийти к инвалидам, поздравить
— Профсоюз? — со страхом переспросила Майола.
— Конечно, профсоюз. Как я вижу, тебе эта мысль и в голову не приходила. А профсоюзная организация у нас здорово отстала. Я с ними сам поговорю…
— Отстала? Нет, не везде! — сказала Майола и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Савчук удивлённо пожал плечами, дёрнула же его нелёгкая дать комсомолке Саможук это поручение. Вцепилась, как репей, и, видно, не отстанет, пока не доведёт дело до конца. У них у всех такой характерец, у этих монтажниц буровых коронок.
Девушка вышла из комитета комсомола и задумалась. В институтский профком она, конечно, зайдёт и деньги на цветы достанет. Но как всё это будет выглядеть? Приедут тридцать пионеров, допустим, даже сорок, подарят цветы, споют песни, почитают стихи, и всё? Нет, так не пойдёт! Она знает, что надо сделать. От личных переживаний комсомолки Саможук не должны страдать люди. Вместе с авиазаводом она организует настоящий праздник. А что касается личных чувств, то Майола сумеет сдержать своё сердце. Она поговорит с Лукой как с председателем цехкома. И только.
Да, она будет спокойно сидеть на знакомой скамейке, будто пришла сюда впервые и должна встретить совсем незнакомого представителя профсоюза авиазавода для того, чтобы договориться о совместном проведении важного общественно-политического мероприятия. Поймала себя на том, что, желая успокоиться, она подозрительно старательно выговаривает эти сухие, казённые слова, и заволновалась. А может, она просто хочет увидеть Луку? Ещё раз сурово, строго, как на исповеди, проверить свои чувства? Нет, ничего нет в твоём сердце, Майола, кроме желания порадовать инвалидов. Значит, нечего бояться этого свидания с Лукой. Иди!
К седьмому корпусу девушка подошла немного насторожённо. Ничего не изменилось здесь после того, последнего вечера. Похвалила себя за выдержку. Прежде всегда нетерпеливо ждала Луку, волнуясь и радуясь, а сейчас спокойно поглядывала на червяка-выползня, который медленно двигался но песчаной тропинке, — скоро придёт тепло, показались дождевые черви. А в седьмом корпусе гвалт стоит, как на базаре… В пятом тоже инвалида собираются в дорогу.
Однако засиделся, товарищ Лихобор. Сколько можно ждать? Сейчас она встанет и уйдёт, а в понедельник позвонит по телефону в цех.
Двери скрипнули, распахнувшись. Вышла няня, тряхнула какую-то тряпку и снова ушла. Ну, ещё совсем немножко подождём, две минуты… И тогда уж всё.
Лука вышел на крыльцо именно в тот момент, когда Майола собралась уходить: истекли две минуты дополнительного времени. Он остановился, взглянул на верхушки сосен, даже не заметив её, Майолу.
— Здравствуй, — как чужому человеку, холодно сказала Майола. — Я тебя жду. Садись, поговорить надо.
Лука взглянул, и его голубые глаза широко распахнулись, заполнились ярким светом… Что пришло к нему: счастье или горе? Нет, ни то и ни другое — профсоюзная работа.