Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
А милая песня плыла над лесом, тихая и печальная, ласковая, как прикосновение маминых рук, сухих и мозолистых, но от этого ещё более нежных.
В самом деле наваждение какое-то, с ума можно сойти. А песня рассказывала о том, как шли девчата в поле жать спелое жито и спивали песню о милом сердцу хлопце, о его карих очах и злой судьбе, которая разлучила их с коханым. Шамрай сидел, закрыв глаза, не в силах пошевелиться. Руки и ноги будто свинцом налились. Неужели он помешался именно тогда, когда появился отблеск надежды?
Песня приближалась, потом отдалилась,
Шамрай лёг на землю и пополз по опушке. Что-то шевельнулось перед его глазами. Лейтенант замер. Большая улитка, жирная и самодовольная, медленно двигалась по прошлогоднему гнилому листу, оставляя за собой блестящий и скользкий след. Спирально завитый домик удобно примостился на её спине. Роман в сердцах плюнул и выругался; слишком уж он стал пугливым за последнее время. Сердито отбросил улитку в сторону. Потом, осторожно раздвигая кусты, пополз вперёд, пока не увидел раскинувшееся перед ним широкое поле.
Песня, снова приближаясь, зазвучала громче, отчётливей. Нет, Шамрай не спал, не видел сны и не сошёл с ума. Песня жила, и её пели живые люди.
Вдоль длинных зелёных рядков, совсем так, как дома где-нибудь на Полтавщине, медленно двигались две девушки с тяпками в руках, ловкими молодыми руками они окучивали свёклу и, работая, пели.
Всё просто и понятно, а Шамрай бог знает что подумал. Этих девушек немцы, вероятно, забрали где-то на Украине, бросили в товарный вагон, привезли сюда и отдали фермеру в батрачки. За это тот обязан платить рейху пятьдесят марок ежемесячно и сдавать часть урожая уполномоченному интендантства.
Называется это мобилизацией всех сил для победы.
Из завоёванных областей везли в Германию девушек, как на каторгу. В пути иногда, выломав доски вагонов, некоторым удавалось бежать в леса, но многих всё-таки привозили в Германию, а уж оттуда отправляли в разные страны, видно, перепало и бельгийским фермерам, что ж, фюреру для победы всюду нужно собирать урожай.
Шамрай лежал неподвижно, а девушки всё приближались и приближались. Согнув спины над грядками свёклы, они неторопливо, но споро и умело рыхлили землю. Теперь песня стихла. Всё внимание сосредоточилось на тоненьких, как зелёные ниточки, ростках.
Окликнуть их или нет?
Шамрай весело засмеялся. Судьба посылала ему удивительный, счастливый случай, а он, видите, как перепуганный заяц, стал опасаться даже своих девушек.
— Девчата!
Они испуганно выпрямились, остановились, опираясь на тяпки. Теперь Шамрай мог их хорошо рассмотреть.
Одна, скорей всего, в год войны окончила десятилетку, другая немного постарше, но и ей лет двадцать пять, не больше. Первая — светловолосая, высокая, с голубыми, почти такими же, как у Шамрая, глазами и коротким в лёгких веснушках носиком на круглом нежном лице. Другая — чернявая, крепенькая, на сильных стройных ножках, надёжных, как столбики,
Некоторое время девушки стояли неподвижно, видимо, не поняв, откуда прозвучал окрик.
— Подойдите сюда, девчата! — не решаясь выйти в открытое поле, крикнул Шамрай.
Девушки подошли осторожно, не спеша. В их жизни было немало горя и опасностей. Они хорошо знали цену неосторожному шагу. Приближались, каждое мгновение готовые сорваться с места и бежать. Остановились шагах в пяти от Шамрая, оглядели его придирчиво, всё заметили — и повязку военнопленного на рукаве, и красные лейтенантские «кубари» на воротнике.
— Ты кто такой? — спросила та, что была постарше.
— Разве не видишь? Пленный.
— На какой ферме работаешь? — Снова спросила тёмноволосая. Беленькая стояла не в силах вымолвить и слова. Обе побледнели от волнения, старались овладеть собой и не могли. Смотрели на Шамрая, на его худое, бледное, костлявое лицо, на добротный пиджак, крепкие ботинки…
— Я не работаю на ферме.
— Убежал? — ахнув, отшатнулась беленькая.
— Убежал, — улыбаясь, ответил Шамрай. Сердце его наполнялось настоящим счастьем: он встретил своих людей на чужбине. Сейчас это больше чем встретить родного, близкого человека… Теперь всё будет хорошо. Да, теперь всё будет хорошо.
— Откуда бежал? — спросила тёмноволосая девушка.
— Забыл. А как называется ваш город?
— Это не город — село. Называется Гантиль.
— Комендатура здесь есть?
— Что, соскучился? Хочешь привет передать?
— Нет, особого желания не имею, — Шамрай засмеялся, — Ну, а всё-таки есть комендатура?
— до комендатуры двенадцать километров. А ты, может, скажешь нам, откуда убежал?
— Из Германии.
— Ври больше, оттуда не убежишь.
— А я вот убежал. Если смерть тебе посмотрит в глаза — убежишь.
— Как же ты оказался здесь?
–
— Всего не расскажешь, девчата. И это сейчас не имеет никакого значения. Скажу — были хорошие люди. Помогли. Да я и теперь нуждаюсь в помощи, поверите — ровным счётом ничего не знаю: где я, что это за местность вокруг, где ближайший лагерь военнопленных?
— В Нуртре.
— Это большой населённый пункт?
— Нет, городок небольшой.
— Решим на всякий случай, что сбежал я именно оттуда. Теперь главный вопрос — куда идти дальше? Помогите мне.
— Вот что, — сказала темноглазая, — стоять здесь нам с тобой, сам понимаешь, не очень-то удобно, всюду немецкие глаза да уши. Не успеешь и глазом моргнуть, а полицейский тут как тут… Как зовут тебя?
— Романом.
— А меня Галей. Она — Нина. Ты небось голодный? Худой-то больно, даже смотреть страшно. Пойдём на полдник, чего-нибудь захватим тебе. Как стемнеет, проведём на ферму, переночуешь одну ночь у нас. Фермер уехал в Льеж, а мадам без него и носа из дома не высовывает. Что-нибудь придумаем вместе.