Избранные произведения в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Бинокль передали капитану, он начал всматриваться в лес, но там ничего не разглядеть было, и он резко опустил бинокль и увидел, оглянувшись, как наш Сапрыкин запрягал в передок коней. Это разозлило его:
— Да на кой черт вам эта дура? Бросьте!
Ему никто не ответил. Только Эдька, посмотрев на нас, осторожно начал:
— Может, правда? Тащим… курам на смех… — Но все молча занимались сборами.
— Сержант! Одного человека оставишь со мной в заслоне! — Капитан потряс в воздухе сжатым кулаком. — Сами пойдете…
— На Умань? — спросил Белка.
— Умань надо обходить, — сказал капитан.
— Почему?
— Потому что в Умани фрицы будут раньше. А там черт его знает!
В эти дни гитлеровцев уже все чаще начали называть фрицами. Капитан нервно злился и говорил о них тем брезгливей, чем мрачней делался. И когда к нему подошел, очнувшись от своего припадка, длинный лейтенант с униженным видом, не знающий, как спрятать лицо, он спиной встретил его.
— Я сапер, — сказал лейтенант ему в спину. — У меня есть толовые шашки. Может быть, мост взорвать? Я могу.
Вот чего его колотило! Это он должен был подумать про мост, заминировать его ночью, раз тут, в селе, собрались войска, и взорвать, когда показались танки, а он не мог… Команды не было, и он спал, изнуренный, как все. Но война нарастала без устали… И мост взорвал майор, не посчитавшись с собой.
Капитан прикрыл губы широкой ладонью и терзал свое лицо пальцами. Казалось, прикрыл рот, чтобы не вырвались самые безжалостные слова.
— Оставьте мне двух бойцов с вашими шашками, — наконец велел капитан, — а сами… К черту!
— У него был тол в броневике? — спросил Белка долговязого лейтенанта.
— Да… конечно… — пробормотал тот. — Такое задание… Каждый миг он мог попасть в ситуацию…
— Да…
— Потому он и был один, — сказал Сапрыкин.
— А может, водителя убило, — предположил Саша Ганичев. — При бомбежке… Где-то на стоянке… залег и не встал… А он сам водил броневик… Майор…
— Да, — повторил Белка, — тол у него был. На всякий случай…
— И пригодился, — сказал Толя Калинкин высоким голосом.
— А бикфордов шнур был короткий, — сказал лейтенант.
— Я на его месте тоже кинул бы ящик тола в броневик, — сказал капитан.
Все мы еще думали о майоре. Капитан поднял на нас глаза.
Кони уже были запряжены, гаубица прикреплена к передку, и Белка спросил нас, не отходящих от орудия:
— Кто останется в заслоне? Добровольно.
Он спросил, точно бы прощаясь, скороговоркой, как всегда, и надо было быстро отвечать, потому что никто не знал, сколько у нас есть в запасе таких минут, десять или одна, или уже ни одной. Саша Ганичев молча вышел вперед, и Белка не стал смотреть на него, даже, кажется, спрятал свои монгольские глаза, только напомнил:
— Возьмите карабин.
Мог бы обратиться один раз на «ты». Не мог. Подчеркнутое «вы» любого держало на месте, предусмотренном субординацией,
Белка сказал:
— Отдайте Ганичеву по обойме патронов. Сколько у нас гранат?
— Шесть, — ответил Лушин, который берег запалы.
— Две — Ганичеву.
Расстегнув кожаные подсумки на ремнях, ребята быстро вытаскивали по обойме и отдавали Саше, а он засовывал их в карманы. Я уж говорил, что у меня, наводчика, был пистолет «ТТ», а у остальных в расчете карабины без штыков, личное оружие артиллеристов. Те же винтовки, только покороче пехотных.
Я не хотел видеть, как остается Саша, и побежал к мазанке, где были старшина и Веня. Ведь они еще ничего не знали. А старшина велел мне все рассказать ему. Я бежал и не понимал, как сейчас скажу о майоре, о том, что Саша остается, что за оврагом немцы, что надо немедленно класть Веню на лафет и ехать дальше, неизвестно куда. Мы теперь знали дорогу, но никто не знал, далеко ли она для нас тянется…
— Что за выстрелы? — спросил старшина. — Немцы?
Он облегчил мне задачу, но все же я не сказал ему «да».
Только покивал головой и похлопал глазами. Эдька Музырь влетел в хату и выпалил:
— Майор взорвал свой броневик… И мост… Там танки! Скорей!
— А сам? — спросил старшина.
— И сам.
Старшина встал с края постели, на которой вытянулся Веня, постоял и посмотрел на него.
— Вот елки-палки! — сказал он просто, как будто ничего не творилось вокруг. — Опять глаза закрыл! Якубович!
— А если бы майор… Если бы его вдруг взяли в плен… — прошептал Эдька, обращаясь ко мне и вешая на себя карабин. — Они уже были бы здесь!..
Старшина услышал и спросил голосом, полным гнева:
— У кого жар, Музырь? У Якубовича или у вас?
— Товарищ старшина! — умоляюще прогнусавил Эдька и захотел рассказать, как это было, слова посыпались из него, как горох…
И тут вошел в мазанку Саша, который, может, заждался меня или не понадеялся, что я различу его карабин, хотя по ремням, по царапинам, по разной, если приглядеться, черноте стволов мы не путали карабинов.
— Саша! — взмолился Эдька. — Это правда? Скажи!
— Правда, — сказал Саша. — За оврагом — танки.
И мы услышали шепот Вени, совсем слабый:
— Товарищ старшина! Меня нельзя оставлять… Я еврей… Я хочу воевать!.. С вами хочу!..
Старшина и его одернул:
— Разговорчики, Якубович! Кто кого собирается оставлять? Как будто мы другого оставили бы! Нам все одинаковы!
Веня таращил мохнатые глаза и повторял без голоса:
— Я хочу воевать! С вами хочу!
— А кто не хочет? — отвечал старшина, обуваясь. — Ганичев! Вы хотите тут остаться?