Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Леша почувствовал, как до боли сдавились и, наверно, побелели губы. Именно в такие минуты Дуся ласково говорила ему: «Остынь, Лешка!» Вероятно, гнев его сейчас выглядел предательски мальчишеским и поэтому смешным.
— Где ж ты рыбу поймал? — спросил Ласточкин.
— У Серых скал.
— И в море?
— В море, мятую, бросили погибать. Трюм забили, а в сетях еще рыба, а девать некуда. Ни баржи, ни того самого дуба, хотя бы и с веслами, на котором вы плавали. Я вас как рыбака хочу спросить: дело это?
Он опять вертел в руках папироску, и Ласточкин
— Кури. Ну, а если завтра ты не поймаешь? Я не стану за тобой посуду по морю гонять, щенок! Не буду ждать, гулять вокруг тебя, жечь казенные денежки. Хочешь, чтобы государство за тобой с ладошкой бегало?
— А если поймаю? — спросил Леша, бледнея.
— На берег привези. У меня машина — суну тебе в трюм рыбосос, быстро выкачаю, не задержу. Беги снова в море, лови еще. Или тебе к берегу ходить не хочется? Обслужи тебя в море, чтобы ты лежал на боку? Видно, лень вперед тебя родилась, парень.
— На берегу у меня жена, — ответил Леша. — На берег мне всегда радостно лишний разок сойти. Но ведь рыба-то не ждет.
— В путину надо работать двадцать пять часов! — что есть сил крикнул Ласточкин.
— В сутках-то — двадцать четыре, — отрезал Леша.
— А вы вставайте на час раньше!
— И что это такое, — с надменной усмешкой сказал Леша, — как постарше человек, так — кричать. Будто разговаривать разучились!
— Разве я кричал? — спросил Ласточкин. — Ты брось эти штуки. Брось! Не нервничай! Садись на мое место и действуй, вот тогда видно будет. А я поеду рыбу ловить. С охотой.
Он постучал себя большой пятерней по гулкой груди, а Леша, улыбаясь, покачал белобрысой головой:
— Нет, Григорий Ефимович, я вам своего места не уступлю. Честное слово.
— Занятная же ты личность, бригадир с «Ветерка», — задумчиво протянул Ласточкин. — Ты думаешь, это просто — трестом управлять? Причалы, механизмы, рыбные цеха на берегу, а берег-то на сотни километров, заводы, бумаги… Вы ловите рыбу, а я ее — соли, копти, храни, вывози.
— Не вы один…
— Я один! — перебил Ласточкин. — Вас-то много, а я один! И еще — «не кричи», дьявол ты разэдакий! Да мне некогда с тобой разговаривать, а кричу я быстро и понятно. Пока!
На улице моросило. Под узким козырьком подъезда захрустел чей-то дождевик, быстрая тень мелькнула и скрылась за афишной тумбой. Ласточкин окликнул грозно:
— Кто?
И покосился на фонарь, забрызганный дождевыми каплями, точно вынутый из воды. Тень выглянула и остановилась у щита с мокрым объявлением о состоявшемся уже собрании рыбаков.
— Дуся это, — прозвучал знакомый девичий голос.
— А тебе чего здесь надо?
— Ничего. Просто жду.
— Не меня, конечно, — грустно пошутил Ласточкин. Он оглянулся на дверь и шагнул в лужу здоровенным резиновым сапогом. И так пошел в шумную сырую темноту, прямо по лужам.
А Дуся, увидев того, кого она ждала, побежала, прижалась, накрыла его краем своего плаща и прошептала:
— Ты с ним о квартире говорил, Лешка?
— Нет.
— А я думала — о квартире.
— Ничего.
— А чего просил?
— Это совсем не важно.
— А какое у него было выражение лица?
— Выражения лица у него не было. Все выражение у него жиром заплыло.
— Какой ты злой!
— Хочешь, отучусь?
— Нет, не надо. Сначала добейся квартиры. Злись сильней!
— Р-р-р, — притворно зарычал Леша в самое лицо ей и вдруг осекся, почти задохнувшсь от радости, что лицо ее с двумя родинками на щеке, из-за которых он говорил: «Ты у меня не потеряешься», что глаза ее, что губы ее были так близко.
— Фу, Леша, — сказала она, — нельзя так целоваться. Лампочки, висевшие на тонких проводах поперек мокрой улицы, опрокидывали навзничь городские акации. Мелкая их листва липла к сапогам, трепетала в лужах.
— Куда мы идем? — спросил Леша.
— Хочу посидеть с тобой у моря, как другие. Они сидят вечерами, когда ты плаваешь.
— Дождь. Не боишься?
— Я пошутила, — сказала Дуся. — Смотри.
Он не разобрал, что она держала в руке.
— Что это?
— Ключ.
— Откуда?
— Сестра уехала. В командировку. У нас есть своя комната! Идем.
— Через бульвар? — быстро спросил он. — Напрямик?
Они подошли к бульвару, разбитому на послевоенных пустырях. Сами горожане сажали здесь деревья и цветы и любили гулять среди не очень щедрой, но все же ласковой и веселой их пестроты. Ветры, несдержанные, хлесткие и холодные, быстро задували цветочные клумбы, как костры, и они, бывало, лишь грустно тлели, не разгоревшись.
В траве самого большого газона плохо пряталась сквозная тропа.
— Напрямик нельзя, — сказала Дуся.
— Не мы первые.
— Сейчас милиционер засвистит.
— Он спрятался от дождя. И потом, почему здесь люди протоптали тропку? Здесь удобнее. Значит, и надо узаконить ее и посыпать песком.
— Всюду свой порядок, — смеясь возразила Дуся. — Ах, Лешка, Лешка! Ты анархист!
— Потише! — шутливо предупредил ее Леша. — У меня ружье!
Раньше никогда Леша не держал ружья в руках, но на первой же охоте убил зайца. Он шел степью, по ломкой стерне, заросшей полынью, вспугивая по бокам неправдоподобных, как попугаи, сизоворонок. Странно было видеть этих ярких, бьющих в глаза сверкающей голубизной птиц в серой степи. И радостно. Может быть, он любил все нарядное?
Мягкая дорога со следами тракторных гусениц неожиданно нырнула под ноги из полыни. Солнце садилось за спиной, а вдалеке, над морем, вытягивалось тонкое, темное облако.
Вдруг Лешу обогнала машина и, взвизгнув тормозами, остановилась в трех шагах перед ним. Его окатило волной тяжелой пыли. Когда пыль снесло в сторону, он приоткрыл глаза и увидел, что из брезентового кузова «газика» высунулась круглая голова Ласточкина.
— Садись, знакомый! — крикнул тот.
— Спасибо!
Они поехали, то и дело прыгая на кочках, ранее незаметных для ног.