Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Механик молчал.
И Петя понял, что Степан Константинович, может быть, и не ошибался, может быть, давным-давно знал цену Гошкину, но хвалил его сегодня в первом акте потому, что ему хотелось, чтобы всё в районе, где он живет, было хорошим, чтобы всем он гордился.
— Спать пора, — нестрого, но внушительно предупредила Лена.
Пете вспомнилось его училище и один из друзей, с которым он, правда, много спорил все годы учебы. Скажи ему и сейчас про районный Дом культуры, — как он натопырщится! А где он? Женился на красивой актрисе и теперь каждый вечер встречает ее у служебного подъезда московского
А не ближе ли к Москве та же Лена и Степан Константинович по духу, по мыслям, по скромным своим делам? Приехать бы сюда тому другу. Не приедет! Что ж… Презренье сидням! И да здравствуют те, кто едет, кто работает, не испаряясь, как роса, и не витая в облаках где-то между землей и небом, так и не обретая своего места в жизни.
Он лежал закинув руки за голову и все ближе подходил к мысли остаться здесь вместо Гошкина. Тем более что он пока еще не женат и волен сам выбирать, где ему лучше. Только бы поддержал его Алексей Антонович и согласились на назначение областные руководители. А что? То-то удивятся в Доме народного творчества! Эх, верно, удивится даже ко всему равнодушный верзила-шофер, которого он бросил на дороге, а приехать бы и ему сюда, к Степану Константиновичу, вместо того чтобы целыми днями дремать в машине у подъезда, положив голову на «баранку».
И он заснул.
Утром Петя поразился тишине, разлитой за окном. Ветер весь унесся куда-то, и не верилось, что так неподвижно, будто вделанное в стекло, может стоять тонкое дерево с чуть проклюнувшейся листвой и таким обильным бывает свет (в нем растаяла маленькая занавеска) и такой нежной синева. Он, однако, заспался!
Петя позвал Степана Константиновича, но ему никто не ответил, и тогда он быстро и смущенно вскочил. Одевшись и разведя руки для зарядки, он глянул в высокую синеву за окном и застыл так. Какой большой мир под этой солнечной синевой, за домами, углы и крыши которых видны в окно, далеко отсюда. И как он заманчив! Вчера Петя почти решил остаться здесь, но об этом надо еще подумать. Хорошо, что он не сказал Степану Константиновичу: было бы неудобно отступать.
В синеве, над крышами, пролетали птицы. Петя проследил за ними и подумал, что огромная степь, должно быть, не так привольна для птиц, как тесная рощица, как два-три густых дерева, полных щебета. Степь для него была широка и неизвестна.
Но где же Степан Константинович? Где Лена? Хоть он поспал больше, чем полагается, еще нет девяти. Оставили его одного, а ему скоро нужно к секретарю райкома. Как быть с домом?
Петя выглянул во двор и посидел под солнышком на скамейке, размышляя о своей поездке. Странно… Вчерашняя ненависть к Гошкину, которого он считал негодяем, несколько притупилась.
Конечно, он не пощадит его, он скажет о нем все, что надо, секретарю райкома, но он уж знал и о том, что первый автобус, пожалуй, повезет его домой. Хорошо бы купить Лене и Степану Константиновичу какой-нибудь подарок на прощание, книгу или что-то такое.
Петя вздрогнул от громкого стука калитки, повернулся к ней и увидел Степана Константиновича. Тот был в рубашке, без
— Удрала! — закричал он Пете. Губы его дрожали. Петя сразу понял, о ком речь, но механик повторил, объясняя:
— Лена убежала!
И Петя пригляделся к нему, не разбирая, какого чувства больше на его лице: горя, обиды или восхищения, и не зная, что делать ему, сочувствовать или восторгаться.
Степан Константинович протянул Пете записку.
«Милый Степушка! — было написано на листке. — Я уезжаю в Ленинский, на сев. Алексей Антонович разрешил. Не сердись на меня, Степушка. Оладьи в духовке, разогрей, накорми гостя. И сам не забудь поесть. А то забудешь. В поле увидимся. Лена».
— Удрала! — в третий раз повторил Степан Константинович.
— Настояла на своем, — сказал Петя.
— Ведь она беременная, — пробормотал механик.
И Петя подумал, что Лена все-таки уехала на сев, а он собирался подарить ей книжку на прощание.
— Когда же она уехала? — проговорил он, чтобы что-то спросить. — Не удержали?
— Проспал, — униженно признался Степан Константинович и положил руку на плечо Пети. — Вы возьмите сами оладьи, а? Подогрейте и поешьте, а? А я тоже в поле.
— А где сейчас Алексей Антонович? — спросил Петя.
— В поле! Сегодня день-то какой, а?
Завернув холодные оладьи в газету, они побежали через все село на его дальний край, к мастерским. Степан Константинович быстро завел грузовик, именуемый «походная мастерская», и они поехали в степь, над которой неудержимо сверкало солнце. Степан Константинович прибавлял и прибавлял «газку», не забывая при этом раскланиваться с шоферами встречных машин, трактористами и пешеходами.
Степь подсыхала, и легкая пыль курилась за сеялками. Петя провожал их глазами, рассматривая степные дали, тракторы, которые обгоняла машина, и самолеты, рассыпающие удобрения на поля. Они летали дружелюбными парами. Два самолета в той стороне, два — в другой оставляли за собой серые хвосты, свисающие до земли. И все вокруг, озаренное вспышкой яркого весеннего дня, приближалось и удалялось, вырастало и таяло. В этом солнечном мире тонкой ниткой тянулась вчерашняя дорога…
«Ах, дорога, дорога! — вспомнил Петя. — Гладкие рельсы, тряские кочки…»
Обратная дорога в знакомые дали, в привычные места, откуда он приехал, осталась в стороне. Манящие дороги бежали по земле, но ведь не случайно, не просто так, ниоткуда и никуда, их протянули между местами, где жили, работали, мучились и боролись люди. Не пора ли и ему остановиться, чтобы, образно говоря, посадить свое дерево? Для людей. Он посмеялся над привычной торжественностью своего вопроса и подумал про себя: болтун. А вот взять да и перестать болтать — нет же ничего проще…
Петя изумленными глазами вбирал в себя степной простор, а ему все не было конца.
Они ехали, ели оладьи, и Петя радовался тому, что, кажется, останется здесь и увидит маки в человеческий рост.
1953
Раннее утро
Утром вода в море бывает такой прозрачной, что плывешь и видишь свою тень на дне. Вода как воздух. Будто ее и нет вовсе. Она почти не задерживает света, и плывешь в зеленоватом пространстве и видишь всю себя, а тень крадется за тобой в глубине, по дну.