Избранные произведения в двух томах (том первый)
Шрифт:
В начале 30-х годов профессор Борис Михайлович Эйхенбаум приступил в Ленинграде к подготовке нового полного собрания сочинений поэта. Издательство «Academia» направило тогда в Берлин, в наше посольство, просьбу: поискать потомков баронов Хюгелей и графов Берольдинген. Но тут произошел нацистский переворот. Дело пришлось отложить. И, как выяснилось, надолго.
Начав заниматься Лермонтовым еще в 30-х годах, я мог только воображать, что шагаю по улицам Штутгарта в поисках потомков Верещагиной-Хюгель и роюсь в библиотеке средневекового замка Хохберг. А па деле довольствовался тем, что складывал в две папиросные коробки решительно все, что вычитывал в книгах
Когда кончилась вторая мировая война, я разложил на столе скопившиеся в коробках бумажки и написал в руководящие инстанции докладную записку с предложением предпринять поиски лермонтовских реликвий в замке Хохберг, близ Людвигсбурга, и в Штутгарте.
Ответ не замедлил. Меня вызвали и попросили обосновать едва ли не каждую фразу моей докладной, дабы можно было проверить основательность моего предложения. К своей докладной я написал примечания со ссылкой на немецкие и русские книги, газеты, архивные материалы. Вышло решение: направить сотрудника Министерства иностранных дел СССР, офицера Контрольной комиссии и литературоведа такого-то в Штутгарт и в Хохберг, снабдив их валютой.
Но Штутгарт входит в американскую оккупационную зону. И прежде чем успели договориться об этой поездке, изменилась международная обстановка. Поездку пришлось отложить.
Когда в 1950-х годах международные отношения стали благоприятствовать, я снова уселся писать докладную, разложил на столе бумажки из папиросных коробок… Но тут наш известный ученый, член-корреспондент Академии наук СССР искусствовед Виктор Никитич Лазарев сообщил мне, что возвратился только что из Стамбула, где происходил конгресс византологов; на конгрессе он встретился с известным немецким искусствоведом профессором Мартином Винклером. И этот профессор передал ему два цветных диапозитива с принадлежащих ему лермонтовских работ. Одна из них представляет собою лермонтовский автопортрет в бурке. При этом Винклер будто бы называл ему мое имя. Но, не будучи знаком со мной лично, он, Лазарев, передал эти диапозитивы лермонтоведу Пахомову Николаю Павловичу. Адреса Винклера Лазарев точно не помнил, но помнил, что Мюнхен. И посоветовал писать по адресу мюнхенской Пинакотеки.
Все осложнилось. Стало понятно, что верещагинское собрание или какая-то часть его переместилась из Штутгарта в Мюнхен. И мне уже незачем хлопотать о поездке в Штутгарт и в Хохберг. Прежде надо было узнать, куда ехать. Я написал профессору Винклеру. Ответа от него но последовало. Как я узнал потом, мое письмо его не нашло.
А тут еще примешалось новое обстоятельство.
ДЕЛОВОЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА
Позвонили мне со Смоленской площади, из «Международной книги», и сказали, что в Москву приехал американский библиограф мистер Симон Болан, который говорит, что в его руках находится несколько автографов Лермонтова и множество лермонтовских рисунков, представляющих чуть ли не двадцать пять процентов всего существующего количества.
Я встревожился. Заниматься Лермонтовым целую жизнь-и упустить четвертую часть рисунков?! При этом я никак не мог представить себе, где же и у кого могло храниться их такое количество. К тому же – за рубежом!
Я почти не сомневался, что речь идет об альбомах Александры Михайловны Верещагиной.
Свидание с мистером Боланом устроилось без труда. Он жил в московской гостинице «Метрополь».
Это оказался деловой человек, небольшого роста, немолодой, свободно владеющий русской речью, хотя и с английским акцентом. Иногда в его разговоре встречались выражения и обороты, для нас непривычные.
– Я не имею много времени,- сказал он, когда я вошел в его номер.- Я канцелировал тэкси-кэб, чтобы поехать. Завтра я буду уже в Ленинграде и сегодня еще немного часов в Москве. Я располагаю рисунками Майкла Лермонтова. Это количество много.
– Мне сказали,- начал я с удивлением,- что у вас двадцать пять процентов общего числа всех рисунков? Я как-то не могу представить себе, чтобы в настоящее время в одном месте хранилось такое множество…
– Вам не надо представить, я сам хорошо представляю, потому что все у меня,- коротко пояснил мистер Болан.- Что вы думаете теперь?
– Я думал, что их может быть двадцать семь…
– Нет, двадцать пять.
– Чего? Рисунков или процентов?
– Рисунков.
– Ну, тогда,- сказал я, не в силах скрыть удовольствия от того, что мне удалось угадать,- тогда два рисунка из альбомов кто-нибудь вырезал.
– Я не сказал: альбомы.
– А я решил, что в ваши руки попали альбомы Александрины Верещагиной-Хюгель. И что, может быть, к ним имел отношение профессор Винклер из Мюнхена.
– Да, я приобрел у него,- помолчав, подтвердил мистер Волан.- Три альбома. Там ничего не вырезано. Я уже хорошо осмотрел. Могу смотреть еще один раз свои карточки.
Он быстро вытащил из огромного своего портфеля стопку карточек, быстро их перебрал.
– О-о!… Двадцать семь! Это правильно! Я знаю – вы специалист, мистер Эндоников. Я держал вашу книгу…
Теперь, убедившись, что в его руках подлинные верещагинские альбомы, я, наоборот, стал выражать некоторое сомнение: мне же необходимо было их посмотреть, а он не показывал.
– Да,- сказал я вялым голосом.- Но специалист должен видеть все своими глазами. Ведь за пушкинские, за лермонтовские рукописи часто принимают написанное вовсе не ими и даже в другое время. А рисунки особенно…
– Вы – специалист, я – тоже специалист, – сухо сказал мистер Болан.- Я много держал в своих руках и много передал через свои руки. Я не терплю ошибки. Можете смотреть фотостаты!
Он быстро вынул из портфеля пачку фотографий на тонкой бумаге…
Ух, какие рисунки!… Фотографии воспроизводят даже пожелтевшие чернила, передают шероховатость альбомных листов!… Вот жених и невеста, преклонив колена, стоят на подушечке. Их венчает священник. Какая-то старуха утирает слезу, военный закрутил ус… На другой – офицер, развалясь в кресле, читает афишку концерта. Возле каждого лица написаны французские реплики… Ведь все это – шаржированные портреты каких-то знакомых Лермонтова! Такая досада: Болан торопится и нельзя внимательно рассмотреть их…
– В альбомах имеются стихи руки Лермонтова. Его манускрипты, – сказал мистер Болан.
– Восемь стихотворений?
– Да, правильно это.
– Но они давно напечатаны.
– Как это может быть? – Болан удивился.- Альбомы не находились в России. Лермонтов подарил эти стихи, когда еще не был известный поэт.
– Альбомы в России были,- возразил я.- Стихи напечатал профессор Висковатов еще в прошлом веке. Если хотите, я могу назвать эти восемь стихотворений…
– Я уже не имею моего времени,- ответил мистер Болан. – Я допускал, чтобы предложить обмен альбомов на книги, которых не имеется в университетских библиотеках у нас, в Соединенных Штатах. Но это поздно. Завтра – Ленинград. И еще опять несколько часов, когда мы не сумеем говорить…