Избранные произведения в двух томах. Том 1

Рекемчук Александр Евсеевич

И уже поднялся с места владелец этого предмета, озадаченно почесал макушку, набычился, затянул гнусаво:

Сам я вятский уроженец, Много горюшка видал-повидал…

И в это самое мгновенье именинница сорвала с глаз полотенце, вскочила, извернулась и вытянула Гошку этим полотенцем по шее.

Я уж после дознался, что Майка, оказывается, успела с братцем договориться шепотком, когда он завязывал ей глаза, чтобы он, когда очередь дойдет до моего фанта,

наступил ей на ногу — незаметно и не слишком больно. Она, Майка, тоже хотела, чтобы петь досталось мне. Ей хотелось еще раз послушать, как я пою. И для этого она даже готова была нарушить железные правила игры, пойти на хитрость, на обман. Впоследствии она сама мне в этом призналась. Но Гошка ради смеха решил подшутить над ней. Нарочно не вовремя наступил. И за то схлопотал по шее.

Лицо Майки пылало гневом.

— Это дурацкая игра! — заявила она. И очень правильно, что в нее теперь никто не играет! Люди должны делать то, что умеют, а не то, что не умеют…

Нет, она была на редкость умная девочка, эта Майка. И очень красивая — даже сейчас, когда сердилась.

Обиженная мама, вздохнув, удалилась.

Майка, подбежав к проигрывателю, поставила новую пластинку. Мы опять с ней пошли танцевать. И опять я собрался было с духом, чтобы спросить Майку: откуда же она тогда заранее, еще до концерта, могла знать? То есть почему она туда заявилась с цветочками?..

Но мои ноги отчего-то спотыкались в танце, а слух тревожила странная невнятица музыки, под которую мы танцевали. Я издали посмотрел на вертящуюся пластинку.

— Что, тебе не нравится? — озаботилась Майка. — Неужели не нравится? А я это очень люблю…

— Нет, — сказал я, слегка смутившись. — Мне нравится. Только… наверное, это нужно на тридцать три оборота. А там семьдесят восемь.

— Да-а?.. — Майка испуганно округлила глаза. — Значит, я забыла переключить. — И вдруг рассмеялась: — Ну и пусть. Наплевать.

— Наплевать, — согласился я.

— Пускай они танцуют. А мы убежим.

— Куда?

Она потянула меня за рукав. Мы скользнули в дверь. Потом, миновав коридор, в другую дверь. А потом в третью дверь. И очутились на балконе, высоко повисшем над Москвой.

Как я говорил, был месяц май. Улица пахла горечью распускающихся почек и бензином. Город уже светился огнями. Я сразу же нашел знакомую громаду на площади Восстания — отсюда до нее, казалось, можно было дотянуться рукой. А чуть дальше — высотка на Смоленской площади. Гостиница «Украина». Университет. Ну, все как на ладошке.

А сразу у балкона, чуть наискосок и правее, высилась колоннада, подсвеченная прожекторами. Над нею, вскинув копыта, летела четверка бронзовых коней. Возничий натягивал поводья.

Если бы к этому времени я не был старым москвичом, то, несомненно, подумал бы, что это Большой театр. Но я уже был старым москвичом. И знал, что это не Большой театр, а наоборот — бега, ипподром. Я, правда, никогда не бывал на ипподроме, но имел о нем некоторое представление. Мне Колька Бирюков рассказывал, что там, угадав лошадку, можно запросто выиграть кучу денег. Сам-то он, Колька, тоже не бывал на бегах, однако

слышал об этом от знающих людей. Там можно было не только выиграть кучу денег, но и проиграть последние штаны.

А глянешь снаружи — Большой театр.

Даже мне, хотя я и был старым москвичом, сейчас вдруг захотелось представить себе, что это никакой не ипподром, не бега, а именно Большой театр. Что это — знаменитая на весь мир квадрига Большого театра. Да, Большой театр. И мне до него отсюда — рукой подать.

Мы стояли с Майкой на балконе и молчали.

Наконец-то у меня имелась возможность осуществить свое намерение. Задать этот глодавший меня вопрос: откуда она, Майка, еще тогда, еще до концерта, еще до нашей встречи, могла знать? Почему она заранее припасла эти белые с желтым цветочки?..

Вот сейчас возьму и спрошу. Соберусь с духом — и спрошу.

Но я так и не собрался с духом, не спросил.

Откровенно говоря, я побоялся спрашивать. Мало ли что она могла мне ответить? Вдруг совсем не то, чего бы мне хотелось.

А мы стояли на балконе, молчали, и было очень хорошо. Безо всяких излишних вопросов.

Запряженная четверкой колесница неслась в небе.

Между прочим, однажды нас водили всем училищем в Большой театр на утренник, слушать оперу. И там — в самом конце, во время финального хора — на сцену выехали взаправдашние лошади. Честное слово.

5

Я получил три письма. И все в один день.

У нас в училище при входе, подле лестницы есть такой небольшой столик, за которым сидит Полина Романовна, старушка — не сторожиха, не секретарша, а как бы привратница, хотя такой должности теперь и не существует, но дело в том, что Полина Романовна сидит там еще с тех пор, когда такая должность существовала, и это было даже правилом, чтобы при входе сидела какая-нибудь старушка, вязала на спицах и справлялась у входящих: кто, мол, зачем и кого нужно?

Для окончательной ясности приведу такой пример: над входной дверью нашего старинного дома, о котором я давно собираюсь рассказать, да все откладываю, изнутри, над самой дверью висит медный колокол. Когда-то, наверное, он был нужен. С улицы дергали за шнур, и этот колокол звонил, извещая, что явился гость. Такой был порядок. Теперь этот древний порядок исчез, на смену ему пришло электричество. Однако медный колокол все висит над дверью. И слава богу, до сих пор никому не пришло в голову снять его оттуда и сдать в палатку утильсырья. Висит — пускай висит. Кому он мешает?

Вот точно так же и с нашей привратницей Полиной Романовной. Она там сидит за своим столиком, вяжет на спицах, спрашивает незнакомых людей, кто, мол, и зачем, наблюдает, чтобы не шибко баловались на лестнице. И еще, когда приходит свежая почта, она раскладывает на своем столике письма — получайте, кому есть, но сперва спляшите. А некоторым ребятам даже приходят из дому денежные переводы: тут уж и сам запляшешь!

Только лично меня этот столик мало интересовал. Мне неоткуда было ждать писем и тем паче денежных переводов. Ну и ладно. Я на этот столик с письмами никогда и не взглядывал.