Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Продавщица раскрыла коробку.
— Ну, как? — озабоченно справилась Натуся, когда дочка примерила.
— Хорошо, но… — Аня оглянулась, и в глазах ее Натуся прочла: «Но ведь это сто сорок рублей!»
— Выпишите чек.
На контроле туфли еще раз придирчиво сопоставили от каблука до носка, бережно завернули в шелестящую бумагу, сложили в коробку, перевязали бечевой.
— Спасибо, мама.
— Погоди-ка… — Натуся медлила, не отходила от прилавка. Лицо ее сделалось задумчивым. Она наклонилась
— Пожалуйста, — сказала контролерша. — Этот размер не очень берут… Но вы хотите такие же?
— Да-да, — подтвердила Натуся.
Контролерша едва заметно улыбнулась.
— Платите.
Натуся ринулась к кассе.
— Ты не возражаешь? — уже потом спросила она, когда пошли дальше по магазину, размахивая одинаковыми коробками. — Ведь все равно ты на свадьбе будешь в белых. А после… где нам вместе бывать? У тебя свое, у меня свое.
Больше ничего путного в этой Аладдиновой пещере не оказалось.
Но они еще зашли в отдел подарков, который помещался неподалеку, в соседнем здании. Натуся хотела купить подарок жениху, Пете. Что-нибудь изысканное, но недорогое: на дорогое уже не оставалось денег.
А что?
Она с унылой миной оглядывала прилавки — все эти жухлые галстуки, корявые сорочки, нелепые кашне… Набор носовых платков — нельзя, к слезам это… Янтарные запонки — фу… Вазочки, шкатулочки — это не мужское…
Над самым ухом Натуси вдруг заиграла музыка: «Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да бу-дет небо…»
Очень странная музыка: металлические, отрывистые, тонкие звуки — будто из шарманки. Бывают такие детские шарманки: крутишь ручку, а она играет без конца одно и то же, одно и то же.
«…пусть всег-да бу-ду я».
Мужчина, стоявший у прилавка рядом с Натусей, расхохотался. От него разило винищем.
Но Натуся все же заинтересовалась:
— Что это?
Пьяный мужчина с готовностью щелкнул пружинкой: «Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да…» — затренькало у него в руке.
— А что это? — удивилась Натуся.
— Зажигалка, — сказала продавщица, выложив на прилавок очень симпатичную вещицу, сверкающую никелем.
— Наша?
— Наша.
Натуся взяла зажигалку, осторожно нажала пальцем рычажок.
«Пусть всег-да бу-дет солн-це…»
Пьяный заржал, откинув голову.
Натуся не выдержала — рассмеялась вместе с ним. Очень уж забавна была эта вещица.
— Аня! — позвала она дочку, которая поодаль смотрела сквозь витрину на улицу.
— Что? — Аня подошла.
— Взгляни, какая прелесть… — Натуся снова нажала рычажок, и опять сыграла музыка. — Я куплю это Пете. Зажигалку.
— Мама… но ведь он не курит.
— Заку-урит… — посулил пьяный.
— Он не
Натуся разочарованно положила зажигалку на прилавок.
Они вышли к остановке. Стояла длинная очередь.
— Куда теперь — на Кутузовский?
— Можно на Кутузовский, — согласилась Аня. Троллейбуса в виду не было.
— Погоди, я сейчас, — сказала Натуся.
Она вернулась в магазин и купила музыкальную зажигалку.
Свадебный кортеж должен был, по уговору, прибыть за невестой в четырнадцать тридцать.
Невеста была готова.
Она стояла у окна, опершись локтями о подоконник. Не потому, что высматривала в нетерпенье: их окна все равно выходили во двор, ничего не увидишь. А потому, что сесть ей было нельзя — изомнется платье. Аня уже целый час томилась у окна в такой вот неудобной позе. И чтобы не терять времени зря, читала горьковскую «Мать» на японском языке. Аня изучала японский.
А Натуся, провозившаяся полдня с подвенечным платьем дочери, сидела сейчас перед трельяжем и лихорадочно, торопливо делала себе лицо. Лицо еще было густо, будто сметаной, измазано кремом, а тут — телефонный звонок…
— Подойти? — спросила Аня.
— Нет. Я сама.
Запахнув халат, Натуся выбежала в переднюю.
— Да… я — у…
По телефону она выговаривала «я» как «мяу».
— Подожди… — Она дотянулась до двери и прикрыла ее плотней. — Ну, здравствуй… Что?.. Конечно, нет. У нас свадьба, ты же знаешь… И завтра тоже. Два дня…
В ее тоне было отчетливо высокомерие. Она говорила так, будто сама нынче выходит замуж. Именно за ней, Натусей, приедут сейчас три «Волги» с обручальными кольцами на дверях, переплетенными на олимпийский манер.
— Не знаю. Вряд ли… Ну, может быть, во вторник… Что? Я вас умоляю… Хорошо, передам… Послушай, мне очень некогда. Понимаешь?.. Да-да. Пока.
Натуся снова уселась перед зеркалом, сняла крем, стала пудриться.
— Тебя поздравляют, Анечка, все поздравляют, — сообщила она. — Это с телестудии.
— Спасибо, мама.
Натуся положила голубую тень выше век, черкнула карандашом уголки глаз, нарисовала губы. Все это она делала очень искусно, быстро, рукой безошибочной и вдохновенной.
В одной из косых створок трельяжа отражались стенные часы. На них было без четверти два. Теперь Натуся могла быть уверена, что все успеет. Ведь ей оставалось лишь одеться.
В другой створке была Аня.
Она по-прежнему сосредоточенно вчитывалась в свои японские… эти… фигли-мигли. Ее худенькая шея была напряжена, пальцы прижаты к вискам, а ресницы часто поднимались и опускались: будто она читала страницу не с боку на бок, а сверху вниз; или так и читают по-японски?.. Ресницы были длинные, густые.