Избранные произведения в одном томе

Гарднер Лиза

Когда наша приемная мать увидела, как Шана вонзает лезвие швейных ножниц мне в руку, мою шестилетнюю сестру отправили в закрытую психиатрическую лечебницу, и она стала самым маленьким ребенком штата, который был помещен на принудительное нейролептическое лечение, а большую часть времени она проводила в постели. Когда ей исполнилось четырнадцать, намучившиеся врачи объявили, что она каким-то чудесным образом излечилась, и сбагрили ее ничего не подозревающей приемной семье. Им не стоило этого делать, ибо, по моему профессиональному мнению, тот факт, что

она кого-то убьет, был всего лишь вопросом времени.

— О чем ты думаешь, — прервала я молчание, — теперь, когда вспоминаешь об отце?

— О том, как сильно он любил меня.

— Что ты слышишь?

— Крики.

— А что чувствуешь?

— Запах крови и бесконечную боль.

— И это, по-твоему, любовь?

— Да!

— То есть, когда мы были детьми, ты резала меня, чтобы я узнала, как сильно ты меня любишь?

— Нет. Я хотела, чтобы ты почувствовала, как сильно я тебя люблю.

— И для этого надо резать свою маленькую сестру?

— Да!

— А если бы у тебя был нож прямо сейчас?

— Кровь значит любовь, — снова пропела Шана. — И ты это знаешь, Аделин. В глубине души даже ты это понимаешь.

Ее лицо растянулось в такой хитрой усмешке, что мне стало как-то не по себе. Создалось впечатление, что она знает, кем я была всего шесть часов назад. Зверем, который, несмотря на первоклассное воспитание, подвластен только своим животным инстинктам.

— А если бы я тебе сказала, что еда значит любовь? — невозмутимо произнесла я, пытаясь не отвлекаться на воспоминания о прошедшей ночи. — Тогда вместо того, чтобы резать людей, ты бы предлагала им хлеб?

Шана нахмурилась и провела ладонью правой руки по лицу. Поначалу она казалась смущенной и даже немного растерянной.

— Папочка никогда не давал еды.

— А мама?

— Что мама?

— Она не давала еды?

— Мама меня не любила, — раздраженно бросила Шана.

«Мама меня не любила». Мы уже обсуждали эту тему, но так ни к чему и не пришли. Но в этот редкий момент, когда сестра более-менее спокойно отвечает на мои вопросы, я решила слегка надавить.

— С чего ты это взяла? Почему ты думаешь, что мама не любила тебя?

Шана упрямо сжала губы, отказываясь отвечать.

— Гарри любил ее, женился на ней. Она, в свою очередь, любила его, вела хозяйство, растила вместе с ним детей.

— Он не любил ее!

— А тебя, значит, любил?

— Да. Кровь значит любовь. Он любил меня, а не ее.

Я наклонилась к сестре и прошептала почти в самое ухо:

— Он бил ее. Почти каждый день, если верить полицейским отчетам. Если боль значит любовь, то отец очень сильно любил нашу мать.

— Не будь дурой! — прорычала Шана. — Любого можно избить, но это не любовь. Кровь значит любовь, и ты это знаешь! В этом деле нужно действовать вдумчиво, даже ласково, плюс нужно быть аккуратным, чтобы порезать только подкожную вену и ничего больше… — Сестра указала на перевязанную ногу. — Кровь значит любовь! В этом деле нужно проявлять заботу. Ты же

знаешь это, Аделин. Ты же знаешь!

Я посмотрела ей прямо в глаза:

— В этом нет твоей вины. Что сделал наш отец и что произошло в том доме… в этом нет твоей вины.

— Ты всего лишь ребенок! Слабое, беспомощное дитя. Мама часто так говорила, только чтобы папочка оставил тебя в покое. Но я всегда старалась показать, что люблю тебя. Я специально порезала тебе запястья, чтобы ты не чувствовала себя одинокой. Вот только маме это не нравилось, мне здорово от нее перепадало.

— Тебя била она? Или все-таки отец?

— Она. Мама никогда не любила меня. А ты как была, так и осталась слабой и беспомощной.

Я снова подалась назад:

— Шана, но кто же тебя зашивал? Если кровь порождает любовь и отец резал тебя каждую ночь, то кто зашивал тебя утром?

Сестра отвела взгляд в сторону.

— Кто-то должен был обрабатывать твои раны каждое утро. Возить тебя в больницу они бы точно не стали, это привлекло бы слишком много внимания. Поэтому каждое утро кто-то должен был промывать раны, накладывать повязки и так далее. Кто тебя лечил, Шана?

Плечи сестры подрагивали, желваки ходили ходуном, но она так и не отрывала взгляд от стены.

— Мать этим занималась, не так ли? Она латала тебя. Каждую ночь отец резал тебя, и каждое утро она лечила. А ты до сих пор не можешь простить ее за это. Вот почему ты говоришь, что она не любила тебя. Папочка причинял боль, мама все исправляла. А тебе от этого становилось только хуже. Ее забота причиняла тебе еще больше боли.

Шана уставилась на меня, ее карие глаза жутковато поблескивали.

— Ты похожа на нее. Я похожа на отца, а ты на мать.

— Думаешь, я тоже пытаюсь вылечить тебя? Мои визиты для тебя — как солнечное утро, а когда я ухожу, ты остаешься одна в объятиях бесконечной ночи, так?

— Папочка любил меня. Мама не любила. Она была ужасным человеком.

— Ты Шана, а я Аделин. Наши родители мертвы. Мы в этом не виноваты. Они сделали свой выбор, а теперь выбор за нами, и на твоем месте я бы попыталась поскорее их забыть.

Шана улыбнулась.

— Папочка мертв, — согласилась она, но голос ее снова звучал чересчур хитро, почти ликующе. — Я знаю это, Аделин. Я видела. А что насчет тебя?

— Я ничего не помню, ты же знаешь.

— Но ты тоже видела.

— Ребенок, пристегнутый к автомобильному креслу. Это не в счет.

— О, этот звук полицейских сирен… — усмехнулась сестра.

— Гарри Дэй запаниковал, когда стало ясно, что полиции все известно, — равнодушно вставила я. — Он не захотел, чтобы его повязали живым, и решил вскрыть себе вены.

— Ложь!

— Я читала отчеты, Шана. Я знаю, что произошло с нашим отцом.

— Кровь значит любовь, Аделин. Ты знаешь это, потому что видела.

Не найдя ответа, я нахмурилась. Понятия не имею, что Шана пыталась этим сказать. Я была всего лишь ребенком, и все мои знания по этому делу почерпнуты из полицейских отчетов.