Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
— А как же быки ставили?
— То инженеры ставили. Они какаву из медных кастрюль пили, а у вас что — пулеметы одни.
Ворошилов повернулся к инженеру дистанции, белокурому, с тусклыми маленькими глазами, похожими на чернику. Этот инженер, вместе с другими, уже письменно доложил, что для «поднятия поверхности и укладывания рельсов с целью восстановления движения через Дон» необходимо работать полтора месяца. Он явно сочувствовал словам будочника. Ворошилов, слегка притопывая каблуками о землю, как бы пробуя ее твердость, спросил:
—
Инженер посмотрел вниз, затем на реку:
— Полагаю, достаточно, товарищ командарм.
— Приказываю перенести курган в Дон.
— Слушаюсь, товарищ командарм.
— Засыпать камнями, землей. Если в окрестностях есть каменные дома — свалить их в реку. Когда поверхность выйдет над водой метра в полтора, постелите на этот ярус деревянные клетки…
— Разрешите доложить, деревянные откуда?..
— Деревянные клетки, на которые употребить разобранные дома, сараи, амбары — все, что можно разобрать. По этим клеткам поведем эшелоны.
Ворошилов поддернул будочнику свисавшие подштанники и сказал:
— И тебя покатаем, старик!
Он опять повернулся к инженеру:
— Какой срок?
— Ме-еся-ца… два… полтора… — растерянно сказал инженер, про себя думая, что эти трудности вряд ли и в три месяца удастся преодолеть. Но, с другой стороны, ему хотелось думать, что упорная воля этих удивительных людей преодолеет трудности. И, подумав, он сказал: — Да, меньше полутора никак не выйдет. Инструмента мало, река быстрая.
— А если постараемся?
Инженер пожал плечами, как бы говоря: я знаю, что будем стараться, но природа есть природа. Ворошилов молча посмотрел на него, как бы возражая ему: да, природа есть природа, но человек есть человек, а это могучее существо. И он сказал твердо:
— Трудностей много, сразу видно. Но надо постараться и выстроить мост недели в две, от силы — три. Энтузиазм большевиков и донецких шахтеров преодолеет и не такие трудности.
И, оглядев всех, он добавил:
— Итак, товарищи, начинаем кольцевую оборону и строительство моста.
Глава пятая
Пархоменко скакал по степи. Он торопил обозы, которые, казалось ему, шли как-то нехотя в кольцевую оборону моста. Он говорил короткие речи о том, что для успеха «бута» Дона нужны люди, телеги, волы, все свободные силы армии, и, наконец, он подъехал к последнему обозу, за которым начинались уже вражеские поля.
Он увидал большой костер, парней с пиками вокруг него. У пламени стоял политком Волков — человек болезненный, бледный и раздражительный повидимому, но, как все передавали, отличавшийся редким умением владеть собой. Прислонившись к телеге, он неторопливо отвечал на вопросы крестьян, а узнав Пархоменко, сделал под козырек.
— Рассчитываем, товарищ уполномоченный, — сказал он низким грудным голосом, — к завтраму дать еще триста подвод.
Поодаль от обоза лежал на траве Терентий
— Заворачивай, заворачивай, Александр Яковлевич! — закричал он, махая фуражкой. — Дочь встретил! Празднуем.
Пархоменко осадил коня. С бурки поднялась угловатая девушка.
— Моих не встречали? — крикнул он, оглядывая Лизу.
— Нарочно прошла по станции, Александр Яковлевич. И в Миллерове была и дальше. Не слышно про ваших.
— На станциях передавали, что проскользнул поезд сквозь немца в Россию.
— Я же говорил, проскользнут! — крикнул Ламычев. — Они-то еще бы не проскользнули.
Пархоменко вздохнул, слез с коня.
— Рассказывайте, — сказал он, глядя на Лизу. — Как там люди живут, чего слышно?
— На вас шла, как на эхо, — сказала Лиза, смущенно улыбаясь. — А люди живут совсем плохо.
Еще щелкали бичи, еще кое-где раздавалось хриплое «цоб, цобе», еще падали на землю ярма. Но уже пахло дымом, серовато-зеленым, ничем не отличаемым от цвета травы, уже телеги стали тесным кругом, уже на окрестные холмы залегли «секреты» с берданками, а в балку, мимо только что срубленного мостика, пробирался обозный патруль. Крестьянские парни в солдатских фуражках, выпятив грудь и поджав губы, ловко держа у бедра пики, рысили с большой важностью.
Пархоменко, стоя у высокого пня, слушал, как в глубине балки чуть живой, задыхаясь среди высокой и сочной травы, пробирался ручей.
— Спуск-то к воде нашли? — спросил Пархоменко того парня, что вел патруль, гордясь своей неимоверно много раз простреленной фуражкой.
— А как же! Пристроились, Александр Яковлевич.
— Быков, стало быть, на коней сменяли?
— А чего же, — ответил тот, с шипением раздвигая грудью коня заросли орешника. — Пристроились, доложено…
Голоса людей и конский топот почти мгновенно утонули в орешнике. К ручью вынырнул из травы Вася Гайворон с чайником. Придерживая кольт левой рукой, он осторожно опустил белый жестяной чайник в жестяно блестевшую струю. Послышалось вкусное чмоканье Ламычева, пившего чай, и он сказал Лизе:
— Кроме кофты, начальник снабжения выдал фунт карамели. Получай, дочка, получай.
Он широким жестом, как и все, что он делал, подал ей пакет из газетной бумаги. Она достала конфетку и бережно положила в рот. Едва ли хотелось есть, но ей нужно было сделать возможно больше приятного всем встретившим ее. Обсасывая конфетку, она громко сказала, угадывая грусть Пархоменко:
— А ваши-то, Александр Яковлевич, на Самару прямо пошли.
— Спасибо, Лиза, за слово, — оказал Пархоменко глухо. Он полуобернулся к возам, откуда, подминая густо-лиловые соцветья шалфея и белые лапки чистеца, шел к ним старшина обоза, пожилой крестьянин с теплыми седыми усами, чуть розовеющими под широкой соломенной шляпой.
— Прошу в круг, товарищи начальники, — сказал тот, указывая на возы. — На почетное место… беседу по международному делу и так, пониже, побеседовать.