Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
— Ах и сейчас? Вот видите! А не приходит ли вам в голову, что настроения, приведшие к уходу армян из Вана, питались вашими беседами с их представителями?
— Что?
Слышно было, как Термен вскочил, шумно отодвинув кресло, и забегал по комнате.
— Скажите, — продолжал уже тоном допроса генерал-ревизор, — вы развивали перед армянами свои взгляды на то, что уход войсковых частей не вызывается необходимостью?
— Ну, конечно! Ведь об этом только и шел разговор. Ведь так все думали. Ведь это для армян вопрос жизни и смерти.
— Благодарю вас, — сухо перебил генерал-ревизор, — вы подтверждаете
— Это безумие! Это совершенное безумие! Если бы я агитировал за уход, зачем было бы мне самому оставаться здесь, в покинутом городе, одному, без охраны? Уверяю вас, что я рисковал своей жизнью.
— Ни минуты не сомневаюсь в вашей личной храбрости. Но опять-таки вопрос о местопребывании генерал-губернатора, так же как и вопрос о стратегии командующего войсками, не входит в мою компетенцию. Я считаю свое дело законченным. Разрешите откланяться.
Звуки расшаркивания и звяканье шпор долетели до слуха Пахчана.
— Если вас не затруднит, — расслышал еще Пахчан удаляющийся голос, — я просил бы вас предоставить какого-нибудь гида из местных армян. При ваших связях с населением это не трудно сделать, а я, знаете, интересуюсь археологией.
Ответа Пахчан не слышал, но через минуту сам генерал-губернатор вбежал в комнату. На нем лица не было. Щеки обвисли и дрожали, из-под тюбетейки выбились потные волосы.
— Скорей! Скорей! — бросился он к столу, торопливо подписывая бумажку, и подал ее Пахчану:
— Скорей, бегите, догоняйте его! Я уже ничего не могу. Я, вероятно, уже не генерал-губернатор! Это безумие! Это ужас! Я агитировал за уход вверенных мне инородцев! Но я еще буду бороться! Я этого так не оставлю! Да бегите же скорей! Догоняйте его! Везите его на скалу, к двери Мгера, на Топрак-Калу, покажите ему пещеры! Скорей! Если он подпишет на моем приказе свою резолюцию, вы немедленно получите дом! Да бегите же скорей! Ведь там дети! На улице! У запертых ворот! Скоро вечер! Ночь! Они могут остаться на улице! Некормленые! Ужас!
Голос его переходил в причитание, он почти плакал.
Пахчан бросился из комнаты с бумажкой в руках, рванул замок и выбежал на двор. Два казака подавали генералу красивого коня.
Пахчан вскочил на свою разлапую Марью и, отдавая честь по-военному, отрапортовал:
— Имею честь представиться, ваше превосходительство: гид! По распоряжению генерал-губернатора откомандирован в ваше распоряжение.
Термен метался по комнате.
— Где мой посох? Посох где? Проводить нужно! Неудобно все-таки.
Длинная, тяжелая кизиловая палка с серебряным набалдашником стояла в углу столовой. Без нее Термен никогда не выходил из дому. С ней он чувствовал себя патриархом армянского народа.
Схватив посох, он выбежал за калитку, на улицу.
Голубое облако пыли медленно ложилось на развалины. Вдали видна была кавалькада: впереди казаки, за ним генерал-ревизор, рядом с ним Пахчан.
— Ну, слава богу! — перекрестился Термен. — Догнал! Теперь дети будут устроены.
Проводив глазами кавалькаду, он вернулся в сад сгорбленный, усталый, встревоженный. Косые лучи пронизывали темную листву. Козочка подошла к губернатору и положила голову ему
Новоселье
— Я не поеду, — отказывался Тигран, пытаясь высвободить свое острое плечо из-под тяжелой руки парона Кости. — Мне некогда! Нашли время справлять свадьбу! Не могут жить без пирушек!
Тигран весело принялся увязывать хурджины, набивал в них все, что можно было собрать для подарков жестянку сладкого молока, куски сахара, пачки папирос, несколько катушек ниток — сокровища из лавки Акопа.
Ашот, Вартан, Артавазд и Мосьян нетерпеливо наблюдали за его сборами. День был удачный, и все чувствовали себя вправе оторваться на несколько часов от картины бедствий. Артавазд и Пахчан уже наладили работу в столярной и слесарной мастерских. Вартан открыл амбулаторию. Вагаршаку удалось достать сена в окрестных селениях. Мосьян закончил раскопки на складе.
— Лошади готовы! — донесся со двора голос Вагаршака.
— Ты не понимаешь, что эта свадьба — символ возрождения всего нашего народа! — упрекал парон Костя Тиграна, спускаясь по лестнице.
— Просто всем вам выпить хочется, — огрызнулся Тигран.
— Мы не монахи! Где мир, там и пир.
Едва отъезжающие скрылись за поворотом дороги, Тигран шмыгнул в кладовую и вытащил оттуда хурджины, наполненные такими же сокровищами, как и хурджины Пахчана. Вынув из кармана широких галифе бутылку тутовой персидской водки, он старательно, чтоб не разбилась, уложил ее вместе с остальными припасами, привязал хурджины к седлу и ускакал в сторону, обратную той, куда уехали семеро.
Город оживал. Как птичьи гнезда в оголенном лесу, десятки лавочек и мастерских гнездились в щелях развалин. Уютный запах кизякового дыма расползался из наскоро сложенных печей. Журчанье воды в арыках веселило воздух. У амбулатории стояла очередь людей, вспомнивших, что они больны. Степенно, как в мирное время, судача, группами ходили мужчины. Всюду на развалинах мелькали фигуры женщин и детей, разрывающих на пожарище остатки хлебных запасов. Звенели пилы, стучали топоры, и белые пятна пролитой известки сверкали на дороге около ремонтируемых домов.
Тигран круто остановил лошадь у лавочки Акопа.
— Монпансье есть?
— Ландрин! — многозначительно ответил Акоп, поднимая палец кверху и хитро щуря глаза: живем, мол!
— Давай сюда.
Акоп вынес две коробки.
— За эту деньги плати, а эту передай Сирануш. Мед, а не девушка. В садах выросла. Я ее отца знал. Ты ведь на свадьбу едешь?
— Нет! — резко оборвал Тигран, пряча обе коробки в карман.
— Нет? Почему? Тогда отдай одну коробку назад!