Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
– Бабай, чего такой мрачный? Обиделся?
– Садись-ка сюда, – сказал Сулейман, не отвечая на вопрос. – Почему перестал ходить к нам, га?
Бледное, болезненное лицо Альберта слегка покраснело.
– Заниматься много приходится…
От Сулеймана не скрылось, что внук не искренен. Он весело повёл бровью.
– Наша Нурия тоже занимается много, а у неё на всё время хватает.
Альберт недоверчиво улыбнулся. С Нуриёй он не ладил. Где ни столкнутся – непременно сцепятся друг с другом. Возможно, это тоже была одна из причин, почему Альберт не ужился в доме Уразметовых.
«Дочкой
– Рано задаваться начал, Эльберт, – сказал Сулейман, умышленно искажая непривычное для слуха чужеземное имя. И уже другим, более тёплым тоном добавил: – Приходи, поговорим о международном положении, в шашки поиграем. Судьёй будет Айнулла.
Шашки оба любили, играли азартно.
В залу вошёл Хасан, в махровой пижаме, с чалмой из полотенца на голове, порозовевший, даже взгляд посветлел. Альберт тотчас же ускользнул в свою комнату.
– Люблю, отец, в ванне поплескаться. Райское блаженство!.. У меня друг на Урале, так тот заберётся в ванну да коньячку грамм сто пятьдесят ахнет. Мне-то врачи запретили… Сердце шалит. А ты, надеюсь, выпьешь. Вон открой левую дверцу буфета, там пять звёздочек есть. Пока Ильшат не видит…
– Спасибо, зять. От таких звёзд и моё сердце пошаливает, – сказал Сулейман без улыбки. – У меня к тебе несколько слов есть… Скажу, да и домой подамся. Поздно уже.
– Если личное что, пожалуйста, отец. Если по заводу, не будем здесь говорить. – И Муртазин опустился на диван, небрежно обмахивая концом полотенца лицо. – Не терплю семейственности в государственном деле. Вообще скажу – не очень приятно попасть директором на завод, где у тебя полно родственников… Широкое поле для сплетен… Так ведь?
– Тебе виднее, зять, – сухо сказал Сулейман. – На этом заводе мой дед спину гнул. Отец. Я работаю. Мои дети работают. Надеюсь, что и внуки и правнуки здесь будут трудиться. Нам отсюда уезжать некуда. А директора? Они приезжают и уезжают…
– Вот именно, – чуть поморщился Хасан и, сев поудобнее, спросил: – Что за просьба, отец?
– С просьбами, зять, только старухи пенсионерки ходят. – Розовое, с крупными чертами лицо зятя передёрнулось. Но Сулейман-абзы и не подумал посчитаться с этим. – Я к тебе пришёл о человеке поговорить. Как, об этом можно?.. Вроде не заводское дело? Авось за это в семейственности не обвинят.
– Ты это об Иштугане, что ли? У него командировка на руках. Утром должен ехать. Он и так задержался. Едет он не по моему капризу, а по приказу министра. – Муртазин улыбнулся. – Без очереди я его не принял? Это правда. Не хотел давать пищу злым языкам.
– Нет, я не об Иштугане пришёл толковать. Из-за него не пошёл бы, – негромко возразил Сулейман, внутренне довольный, что зятю режет правду-матку в глаза. – Приспичит, сам поговорит. Не хуже меня умеет кусаться… Я пришёл говорить о другом человеке, пришёл потому, что от злости тесно стало в рубашке. Скажи-ка, зять Хасан-джан, зачем ты обидел Матвея Яковлича, га? Или зазнался уж очень? Не по рангу, может, считаешь
Муртазин не стал оправдываться, не стал говорить: дескать, устроимся, тогда позовём обоих в гости. Или: хоть убей, отец, – не узнал… Не сказал он и о том, как ругал себя за промашку, что дал себе обещание зайти к старикам, да в сутолоке заводских дел забыл об этом.
– Вот что, отец, – сказал он, явно недовольный разговором, – у меня нет желания ни ругаться, ни отчитываться перед тобой, ни выслушивать твои назидания. Давай-ка лучше чайку попьём. Много мне пришлось перевидать людей за свою жизнь. На одном лишь Уральском заводе под моим началом работало свыше пяти тысяч человек… И хороших людей немало там было. Но если бы я стал всех их хранить в сундуке своей памяти…
Сулейман-абзы собирался было ответить спокойно: «Что поделаешь, твоя обязанность такая. Директор всюду один, а рабочих под его началом сотни и тысячи. Трудно, а знать всё же надобно». Но последняя фраза взорвала его.
– В сундуке?! – перебил он, и в его голосе прозвенело негодование. – Га! – гортанно выкрикнул он и замотался по зале, то закладывая в возмущении руки назад, за спину, то вытягивая их перед собой. – Ты, зять Хасан-джан, начал уже в сундук людей складывать, га?.. Нет, не советую!.. Самого туда сунут.
Муртазин расхохотался. Это было так неожиданно, – Сулеймана точно холодной водой окатили. Дико поведя своими чёрными глазами, он растерянно замер на середине залы.
Муртазин всё ещё смеялся, чувствуя в то же время, что не следовало бы делать этого.
– Ты, отец, не стращай меня огородным пугалом! Я не из таковских… Не полезу от шороха листьев под куст.
Сулейман-абзы, тяжело дыша, продолжал стоять посередине залы, слегка отстранив дочь, которая прибежала на шум и, бледная, дрожащая, кидалась от отца к мужу, умоляя не ссориться.
– Давеча сундук, а сейчас пугало?.. Га!.. – Сулейман шагнул к зятю, который сидел теперь с закрытыми глазами. – Не прячь глаза, зять, смотри прямо! Я тебя не пугаю… Но запомни: не позволим тебе обижать старую гвардию. Матвея Яковлича весь завод уважает. А тебе это уважение у коллектива надо ещё заслужить. Это к рубашке дают воротник. Иногда даже не один, а два… А народное уважение не даётся бесплатным приложением к директорскому званию. Если хочешь услышать правду, зять, – тебе ещё далеко до таких, как Матвей Яковлич.
– Говори, отец, да не заговаривайся, – бросил Хасан, не открывая глаз.
– Нет, я не заговариваюсь. А если что и лишнее сказал, так вы оба – Ильшат и ты – зовёте меня отцом. Значит, если переборщу, вредно не будет, на пользу пойдёт… Оттого что ты не отдал должного уважения Матвею Яковличу, он-то ничего не потерял перед народом, а вот ты уже потерял. И потеряешь ещё больше, если не хватишься! Вот! Всё!.. Больше мне не о чем говорить. Прощайте!
И Сулейман быстрым шагом направился в переднюю. Хасан не стал останавливать его. Ильшат посмотрела на отца, на мужа и побежала за отцом.