Избранные произведения. Том 3
Шрифт:
– Пожалуй… это правильно, – с готовностью согласилась Мунира. – Толковая ты у меня, Танюша. – Ей было приятно, что мнение Тани, которую она привыкла считать умнее себя, совпало с тем, что сама она, несмотря ни на что, думала о Галиме.
Мунира благодарно обняла Таню за плечи.
…Они подружились с Таней давно, как только Владимировы приехали в Казань. Их отцы, Константин Сергеевич Владимиров и Мансур Ильдарский, были старыми боевыми товарищами. Первое время они жили вместе. Девочки ходили обнявшись – Таня черноволосая, черноглазая, у Муниры волосы
Мунира и сама не знала, с чего началась их дружба, – может быть, она началась с того часа, когда Таня в саду, под яблонями, показывала свой семейный альбом. «Вот это мой дедушка, – говорила Таня, гладя пальчиком пожелтевшую от времени фотографию, – он был революционером, боролся против царя. Папа рассказывал – за ним шпики охотились… жандармы приходили с обыском…»
И Мунире так захотелось тогда, чтобы и её дедушка тоже был революционером. Но мать говорила, что он был просто крестьянин, пахал землю – и всё.
Показала Таня и старую карточку своего отца. Константин Сергеевич на ней был совсем не похож на теперешнего Таниного солидного папу – такой молодой, высокий и тонкий, в военном френче.
– Комиссар гражданской войны, – сказала гордо Таня. – А теперь он партийный работник.
И Мунире опять-таки захотелось, чтобы и её отец тоже был комиссаром, хотя обычно она всегда гордилась своим отцом – командиром Красной Армии.
Как-то вечером в большой квартире Владимировых Мунира и Таня остались вдвоём. Началась гроза. Беспрерывно сверкали молнии. Было страшновато, но девочки держались храбро, даже что-то декламировали в два голоса. Но вот гром ударил прямо над ними. Они остались в темноте, и почти в ту же секунду высоким пламенем вспыхнула крыша соседнего дома.
Бледная, с широко открытыми от страха глазами, Мунира забилась в уголок. Таня же решительно подошла к телефону и, набрав номер, совсем-совсем спокойным голосом – так показалось Мунире – сказала:
– Папа, у нас электричество погасло. Мы одни с Мунирой. А рядом загорелся дом…
С тех пор Мунира полюбила Таню ещё крепче и старалась во всём подражать ей…
Суфия-ханум вернулась поздно, уже в первом часу ночи.
– Мама, что с тобой? Ты больна?
– Очень устала, Мунира, – Суфия-ханум тяжело опустилась на диван.
– Ты совсем не бережёшь себя, мама, – нежно гладила Мунира рано поседевшие, собранные низко на затылке волосы матери. – Разве можно работать так много? Вот напишу папе.
Суфия-ханум хотела улыбнуться, но улыбка не вышла. «Если бы ты знала, что с твоим папой», – подумала она.
– Отдохни капельку. Сейчас всё будет готово.
Суфия-ханум вышла умыться. Мунира шепнула Тане:
– Наверно, на бюро стоял какой-то неприятный вопрос. Мама в такие дни всегда волнуется.
Она принесла из кухни дымящуюся в высокой миске чумару и, чтобы хоть немного отвлечь мать от её мыслей, опять принялась рассказывать о выходке Галима.
Суфия-ханум,
– Ну, девочки, пора на покой. Завтра рано вставать.
Мунира с Таней ушли в свою комнату, но долго ещё, выключив свет, шептались в постели.
Суфия-ханум осталась в столовой. Наконец-то одна!.. От внутреннего озноба у неё вздрагивали плечи. Кутаясь в пуховый платок, она вновь и вновь перечитывала помятый листок бумаги с наезжающими друг на друга буквами, – видно, писали карандашом на чём-то неровном, может быть на снарядном ящике.
С тех пор как финны спровоцировали войну, Суфия-ханум беспокойно ждала известий от мужа. Её Мансур был там, в огне, и она мысленно следила за каждым его шагом. Как-то в одном из очерков «Правды» она прочла, что полк Ильдарского ведёт бои на основном направлении, и сердце Суфии-ханум забилось от гордости и тревоги. «Мансур, почему я не рядом с тобой, как это было в гражданскую войну? – думалось ей. – Трудно, наверно, тебе, Мансур, трудно, наверно, твоим бойцам…» Она старалась представить себе далёкую Карелию и видела лишь нагромождения скал и ледяные озёра.
Детство Суфии-ханум протекало в Златоусте. Её отец много лет варил сталь, мать работала подносчицей на том же заводе. Началась гражданская война, восемнадцатилетняя Суфия ушла в Красную Армию и на фронте встретила командира взвода Мансура Ильдарского.
А потом, разделяя все трудности походной жизни, прошла вместе с мужем по многим боевым дорогам. И Мунира, единственная их дочь, родилась между боями.
Когда Мунира спрашивала мать о месте своего рождения, та отвечала:
– Родина твоя, дочка, Дальний Восток. На свет ты появилась в палатке полевого госпиталя.
Суфия-ханум некоторое время жила у своих стариков, потом переехала в Москву, к мужу, слушателю военной академии. Много округов изъездили они – Мансур служил в разных городах. Но когда Мунире пришла пора учиться, Суфия-ханум прочно осела в Казани: не хотелось отрывать Муниру от родной школы. В этом году Мунира заканчивает десятилетку, но до сих пор она ещё не решила, какой изберёт жизненный путь. И Суфия-ханум с нетерпением ждала окончания войны. Мансур писал, что после завершения кампании будет проситься в отпуск. И она надеялась, что они сообща выберут будущую профессию дочери.
А вместо того в руках Суфии-ханум это горестное письмо. Она получила его сегодня утром, после того как проводила Муниру в школу.
«…Во время штурма линии Маннергейма наш любимый командир Мансур Хакимович получил тяжёлое ранение…» – в который раз перечитывает Суфия-ханум и прижимает письмо к глазам. «Мансур!..» – беззвучно плачет она, положив голову на руки, и видит юное, смуглое, сосредоточенное лицо Мансура, Мансура времён гражданской войны.
Никогда не забыть ей того дня, когда Мансур спас её от позора и смерти. В украинских степях на их небольшой конный отряд внезапно налетели петлюровцы. Суфия, оберегая раненого красноармейца, осталась во вражеском кольце.