Избранные произведения
Шрифт:
— Я хотел бы быть на пароходе…
— Один или с кем-нибудь?
— О нет! С очень многими: во-первых, со всеми рабочими нашей фабрики…
— А еще?
— Ну, потом, я хотел бы, чтобы со мной была ты…
— А кто еще?
— Твой отец…
— А кто еще?
— Мой отец…
— А кто еще?
— А тебе хотелось бы, чтобы был кто-нибудь еще, Грета?
— А тебе хотелось бы, чтобы был кто-нибудь еще, Абрахам?
— Не знаю…
— Ну вот, теперь ты говоришь неправду…
— Ну… мне хотелось бы, чтобы был еще один…
— Только один?
— Только один.
— Совсем,
— Конечно, и тогда бы мы…
— А больше тебе никто не нужен?
— Нет, дорогая! Нам было бы так хорошо на таком огромном корабле! И мы отправились бы далеко-далеко!
— И особенно хорошо стало бы, если бы все утонули, за исключением нас двоих, или, вернее, нас троих? Правда, Абрахам?
— Ну, если ты знаешь лучше, чем я, так пусть будет так, как ты хочешь.
Так они болтали, когда вдруг раздался странный шум: это возвращался домой Стеффенсен. Дверь распахнулась настежь, и появился сперва сверток запачканного маслом холщового платья, затем ящик с инструментами и, наконец, сам Стеффенсен, красный до корней волос. Он засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, прошел мимо. Он был молчалив, как пушка, которая готова выстрелить.
Грета отложила работу и нашарила руку Абрахама.
— Отец, ты получил расчет?!
— Да! — прогремел первый выстрел. — Я получил расчет. Со мной обошлись совершенно бесцеремонно. Я, Стефан Стеффенсен, специально выписанный из Кристиании для монтажа их машин, в которых никто из них не разбирался, — я просто выброшен на улицу! Конечно, это в порядке вещей. Я ведь знаю участь простых рабочих и натуру кровопийц: лучшего и ожидать было нечего, Но одно меня проняло до самого сердца: знаешь ли ты, почему я получил расчет, Грета?
Он стал перед ними обоими и вдруг словно сообразил, кто такой Абрахам.
— Ах! Я забыл! Ведь у лас в гостях один из этих великих господ! Что вы скажете, высокоуважаемый? Спроси его, Грета. Ты можешь узнать от него, что случилось с твоим отцом.
— Я ничего не знаю об этом, Стеффенсен! Я даже не хочу думать, чтобы это было возможно! — отвечал Абрахам. Он побледнел, в нем вспыхнула злоба при мысли о том, что дирекция или его отец приняли это решение, не посоветовавшись с ним.
— Ах, вы не знаете? Ну так, черт вас подери, сейчас узнаете! Меня выгнали без законного предупреждения, не дали себе даже труда подыскать предлог! Мне просто сказали, что я уволен «за неблаговидное поведение». Слышали вы? Я уволен «за неблаговидное поведение»! — Стеффенсен покраснел. Глаза его налились кровью. — Только подумать! — воскликнул он. — Оказывается, мало того, что они владеют всем на земле и на небе, включая и эти проклятые машины, отбирающие у нас здоровье и силы, и что приходится все это терпеть. Нет, мало этого, — они еще требуют, чтобы их уважали! Кого уважать-то? Маркуссена, этого подлого борова, Левдала, этого…
— Тише, отец!
— Послушайте, Стеффенсен, — сказал Абрахам, вставая. — Я совершенно согласен с вами: дирекция поступила совершенно безответственно, и даю вам слово, что вы получите полное удовлетворение.
Эти слова сбили Стеффенсена с толку, но Грета радостно воскликнула:
— Ну вот видишь, отец! Иди же сюда и успокойся! Ты слышишь: управляющий все устроит.
Стеффенсен был склонен еще раз вспылить, но уверенный
— Может, и в самом деле в нем что-то есть…
— Ну вот видишь! — торжествующе воскликнула Грета. — А ты-то всегда твердил, что он такой же, как и остальные!
Стеффенсен посмотрел на нее и сказал:
— Ну, а если ты все-таки ошибаешься, Грета?!
— Ну, тогда уж мне лучше умереть… — ответила она тихо.
Абрахам шел в город твердыми шагами. Теперь будут сведены все счеты. Он не побоится выступить на заседании правления! Он открыто выскажется: он не желает, чтобы о фабрике, на которой он работает управляющим, говорили, что способных людей выгоняют на улицу за то, что на празднике они сказали несколько слов, которые не понравились вышестоящим.
Сперва предстояла борьба с отцом. Довольно проявлял он сыновней почтительности! Он потребует прав взрослого человека. Хотя отец его и замечательный во многих отношениях человек, невозможно все же отрицать, что жизнь среди коммерсантов немало изменила его.
Абрахам решил поговорить с ним открыто и честно, не горячась, и настоятельно потребовать, чтобы Стеффенсен остался на своем месте и получил удовлетворение.
По пути к дому Абрахам обдумывал предстоящий разговор с отцом. Когда он подошел к городу, речь его была уже готова. Она начиналась словами: «Отец! Я пришел потребовать своих прав взрослого человека!»
Профессора не было дома, и у Абрахама сразу мелькнуло подозрение, что отец был подготовлен к его приходу и хотел уклониться от первой вспышки. Они часто говорили о Стеффенсене, и профессор должен был знать, что все происшедшее не могло не оскорбить Абрахама.
Горничная сказала, что профессор наверху. Абрахам пошел вверх по лестнице. Это было хуже: ему придется объясняться в своих собственных комнатах, где, ради больной, нужно соблюдать полную тишину и где настроение праздничного покоя вокруг новорожденного несколько затрудняло употребление резких и жестких слов.
Но это не могло остановить его. Так нужно было. Он должен рано или поздно доказать им, что, когда это необходимо, у него найдутся и характер и сила воли!
В прихожей на столике лежали незнакомая шляпа и палка. Он мельком взглянул на них, но, не задумываясь, быстрыми шагами пошел в гостиную.
Отец вышел ему навстречу из спальни. Профессор протянул руки и хотел что-то сказать, но Абрахам начал сразу же мягко, но серьезно:
— Отец! Я пришел потребовать своих прав…
— Тише, тише! Ради бога, тише, мой мальчик! Не говори так громко! — прошептал профессор и потянул его в дальнюю комнату.
— Я буду спокоен, отец, и буду говорить тихо, но выслушать меня ты обязан!
— Да, да, дорогой Абрахам! Но в такую минуту…
— Я не могу дольше ждать, отец!
— Но Бентсен остался там один…
— Доктор? — Абрахам вдруг вспомнил незнакомую шляпу. — Что он там делает?
— Я хотел послать за тобой, но не знал, где ты…
— Боже мой! — воскликнул Абрахам. — Что здесь произошло? Заболела Клара?
— Нет, нет! Клара принимает все это спокойнее, чем можно было ожидать…