Избранные произведения
Шрифт:
И если находился человек, который не мог больше сдерживаться и, вытащив из толпы за шиворот одного из худших лицемеров, подымал его так, чтобы все видели, и кричал: «Глядите, вот вам один из этих голубчиков», то остальные священники, сбегаясь со всех сторон, вопили:
— Нет, нет, нет, так не годится. Кто ты такой, что смеешь публично обличать других? Отпусти его скорее — одному господу богу дано право судить.
Нельзя было найти лучшей защиты для лицемерия. И хотя всем было ясно, что кругом
Да, нельзя было найти лучшей защиты для лицемерия. И поэтому оно расцвело махровым цветом. Подобно огромной гадюке с влажной холодной чешуей и длинным, отвратительным хвостом, ползло оно по стране и высасывало живой мозг и свежую кровь народа.
И точно так же, как гадюка сбрасывает с себя кожу и обретает вместе с новой кожей новые силы, современное лицемерие только окрепло, приняв новое обличье. У него была теперь крепкая, надежная чешуя, которую не так-то просто было пробить.
Едва пастор успел сойти со своей двуколки, из-за угла выскочил крот и стрелой помчался по улице сообщать остальным кротам, что хозяин вернулся.
Вслед за тем по улице в обратном направлении торопливо просеменил кривоногий коротышка. Он старался идти, прижимаясь к стенам; правда, на этот раз скорее по привычке, чем из желания остаться незамеченным, так как в такую ясную летнюю ночь везде было одинаково светло и дома не отбрасывали теней.
Это был старший крот Педер Педерсен — один из самых близких друзей пастора.
Он не вошел через парадный вход с улицы, а обогнул дом и, шмыгнув в маленькую калиточку в дощатом заборе, через сад направился к заднему крыльцу. В приемной, уставленной вдоль стен скамейками, Педер Педерсен остановился, так как услышал, что из кабинета пастора доносились голоса.
Педерсен был крайне раздосадован тем, что его опередили. Должно быть, в кабинете находилась какая-нибудь женщина, которая подкараулила пастора, чтобы первой ворваться к нему и рассказать все, что произошло в городе в его отсутствие.
Педер Педерсен подошел к двери и прислушался. Он услышал только голос пастора. Крусе говорил внушительно и серьезно, очевидно он наставлял кого-то. Затем Педерсен услышал, что кто-то встал со стула и зашагал по кабинету. Тогда Педерсен осмелился тихонько постучать в дверь.
— Входи с богом! Я так и думал, что это ты, мой Петрус!
В кабинете было довольно темно, и Педерсен, приветствуя пастора и поздравляя его со счастливым возвращением, все время оглядывался по сторонам.
— Ты что озираешься?
— Я… Мне показалось, что господин пастор не один.
— Нет. Как ты видишь,
— А мне послышалось, что здесь кто-то разговаривал.
— Тебе не послышалось. Это я говорил. Я говорил с богом… А почему это тебя так удивляет, Педер Педерсен?
И еще находились люди, которые могли сомневаться в человеке, который молился вслух, когда был наедине с самим собой.
Педер Педерсен с восхищением покачал головой и занял свое место у окна, а пастор опустился в кресло за столом.
— Господин пастор, надеюсь, получил мое сообщение.
— Именно поэтому я и приехал сегодня. Что же случилось?
— О! Здесь произошло немало всяких событий. Мне пришлось послать вам телеграмму, иного выхода я не нашел.
— Говори!.. — коротко приказал Крусе.
Педер Педерсен всем телом подался вперед и громким шепотом стал рассказывать обо всем, что случилось в городе за последние дни. Он говорил о том, как весь город, увлеченный подготовкой к празднику Ивановой ночи, пришел в движение, потом назвал имена тех, кто вошел в праздничный комитет.
— Амтман, директор банка и остальные, — повторил пастор.
Но по его голосу Педерсен не смог определить, какое впечатление произвел на пастора Крусе его рассказ, а лица его он не видел — оно было в тени гардин.
— Кто-нибудь из наших участвует во всем этом?
— Трудно сказать — большинство колеблется. Конечно, женщин привлекает музыка и фейерверк. Одна тянет за собой другую; а с тех пор, как о празднике было написано в «Свидетеле истины»…
— Что там написано?.. — перебил пастор; и на этот раз Педерсен уловил в его голосе напряженность.
— Как, господин пастор ничего не знает об этом? Так я и думал, — сказал Педерсен и вынул газету из кармана.
Но в комнате было слишком темно, чтобы читать, и пастор бросил ее в еще неразобранную кипу писем и газет, которая лежала перед ним на столе. А Педеру Педерсену пришлось рассказать, что было в газете.
— Речь идет о статье, которую написал кандидат Левдал; в ней говорится о том, что народу необходимы развлечения и что у нас, наряду с истинным благочестием, процветает ненужное святошество.
— Что? Так и написано? — воскликнул Мортен Крусе.
— Я не помню дословно, но…
— Где же вы были, ты и все остальные?
— Ну, с этим Левдалом не так-то просто сладить. Господин пастор сам знает, что Левдал не впервые своевольничает. Мы ведь всего-навсего простые, необразованные люди, а он — кандидат, да к тому же ваш школьный товарищ, господин пастор…
Педер Педерсен остановился, услышав покашливание; ему показалось, что пастор хочет что-то сказать. Но пастор сидел, не говоря ни слова, и Педер Педерсен слышал только его громкое сопение.