Избранные произведения
Шрифт:
Он только еле заметно кивнул головой. Но когда она подняла глаза, он вновь впился в них взглядом.
Констансе почувствовала, что приходит в замешательство. Особенно ей мешал его взгляд, от которого она никак не могла отвязаться. Она пробовала смотреть на его рот и на кончик уха; но ей не хотелось опускать глаза. Уже дома она твердо решила не делать этого. Она ведь пришла сюда с простым делом — с небольшой просьбой. Продолжая говорить, она снова подняла глаза и опять встретила его взгляд:
— Мать хотела просить вас, господин пастор, одолжить ей столы
Он не шелохнулся, только все смотрел ей прямо в глаза, так что Констансе совсем смутилась, и улыбка ее стала такой напряженной, что казалось, она вот-вот заплачет.
— Для праздника в Иванову ночь… там, в «Парадизе»… мать велела сказать, что мы сами пришлем за столами… и за скамейками, конечно, тоже… — Ее улыбка делалась все более жалкой. — Мы будем обращаться с ними очень осторожно… Меня просили сказать…
Констансе совсем перестала владеть собой и густо покраснела.
Несколько секунд они сидели молча; потом, наконец, пастор заговорил жестко и резко:
— Да, я тебя знаю. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ведь это ты путаешься с Томасом Рандульфом…
Констансе чуть не подскочила на своем стуле, она стала мертвенно-бледной.
— Ты пошла по тому же пути, что и твоя подруга Эмма Серенсен.
Констансе снова передернуло. Ведь эта была сущая правда: с ее лучшей подругой Эммой Серенсен действительно происходило что-то неладное. Эмма многое ей рассказала. Но ему-то откуда это было известно? Чувство стыда за подругу и гнев, вызванный его обвинением, смешались в ее душе. Она окончательно растерялась и не знала, что ей ответить; она могла лишь сидеть и молча, не отрываясь, смотреть на пастора, в то время как он продолжал:
— Возможно, ты еще не зашла так далеко, как твоя подруга; но рано или поздно ты пойдешь тем же путем — это ясно. Да и как может быть иначе, когда ты уже пошла по рукам… Все эти беспутные молодые люди в клубе… Они небось давно уже твердят тебе, что ты красива, и учат тебя…
Пастор говорил все более ужасные вещи. Он произносил слова, которые она до этого слышала только на улице, — их выкрикивали мальчишки. Щеки ее пылали, но она так ослабела, что не могла вымолвить ни слова, не могла и уйти.
— Я удивляюсь, — продолжал пастор Крусе, наклоняясь к ней через стол, — я удивляюсь, что ты, которой бог дал такие ясные блестящие глаза, не видишь, не желаешь видеть, что идешь навстречу гибели. Разве ты никогда не слышала об Иисусе?
Констансе охватила дрожь; она не могла отвести от пастора своих горящих глаз, полных слез. А Мортен Крусе все говорил; и ей казалось, что он придвигается к ней ближе и ближе; она сгорала от стыда, чувствовала себя обнаженной под его взглядом.
Вдруг пастор встал, словно собираясь уйти; однако он по-прежнему не спускал глаз с Констансе.
Констансе тоже вскочила, протянула руки к пастору; ее зонтик упал на пол, но она этого даже не заметила.
Пастор сделал несколько медленных шагов к двери. Констансе почувствовала,
— Не уходите, — быстро проговорила она, — не уходите!
— Чего тебе надо от меня?
— Не уходите, не уходите, — молила она в страхе, — помогите мне!
— Ты не хочешь, чтобы тебе помогли.
— Нет, я хочу, хочу!
— Нет, не хочешь, — жестко сказал он.
— О господи! Я хочу! — И вдруг она упала к его ногам и зарыдала.
Юный крот, дежуривший у телефона, приложил свое чуткое ухо к замочной скважине, так как услышал в кабинете женский голос. Такие сцены интересовали его больше всего.
Пастор с невозмутимым видом поглаживал свое лицо, не обращая никакого внимания на Констансе, которая валялась перед ним на полу и плакала.
Затем он сказал совершенно спокойно и уже менее жестко:
— Встань!
Констансе быстро поднялась на ноги и сразу же села на диван у стены, закрыв лицо платком.
— Нет… нет… вы не должны думать обо мне, что я…
— А ты уверена, что всегда будешь тверда? Разве ты сама не чувствуешь, что…
— Да, да, — закричала Консансе. — Помогите мне! Помогите! Я не хочу стать… я не хочу стать такой…
— Значит, ты хочешь, чтобы я тебе помог? — спросил он торжественно.
Она отняла руки от лица и умоляюще взглянула на него:
— Скажите мне только, что я должна делать?
— Ты знаешь, что на свете есть лишь одно имя, которое может принести нам спасение. Сумеешь ли ты найти к нему путь?
— Сама не найду… Если меня поведут… Не бросайте меня.
— Завтра в шесть утра мы соберемся здесь на утреннюю молитву. Приходи и послушай. Быть может, слово божье дойдет до тебя. Но сейчас вы должны уйти. У вас есть вуаль?
Нет, на ее светлой летней шляпке не было никакой вуали, и от этого вид у Констансе стал совсем несчастный.
— Вон лежит ваш зонтик.
Она поспешно подняла его.
— У вас волосы растрепались, — сказал он холодно и показал на зеркало.
Она принялась исполнять его приказание; торопливо закалывая свои пышные волосы и поправляя шляпу, она понемногу успокаивалась.
— Так, значит, мне можно прийти сюда завтра? — смиренно спросила Констансе и посмотрела на пастора.
Он стоял совсем рядом, но не сделал никакого движения, только холодно сказал «до свиданья», как будто не заметил ее протянутой руки.
Констансе поблагодарила его и медленно пошла домой, низко опустив голову.
Пастор еще несколько минут молча стоял у окна и смотрел, как она идет вниз по улице, потом закрыл дверь в прихожую и отправился, наконец, обедать.
Хитрый полицейский Иверсен также встал в это утро очень рано, так как он, конечно, знал, что ночью, за много дней до срока, пастор Крусе неожиданно вернулся домой. Иверсену хотелось посмотреть, как поведут себя теперь кроты.