Избранные произведения
Шрифт:
Оба они сидели и подсчитывали далеко за полночь. Вначале фру Ворше казалось, что не стоит и слушать; все, что друзья и кредиторы ее мужа разъясняли ей за последние дни, было так сложно и полно таких трудных слов. Но с Педером Самюельсеном дело обстояло иначе. Он не успокаивался, пока не замечал, что она все понимает. Наконец что-то начало для нее проясняться, и она повторила несколько раз: «Нет! Господи! Это же ясно, как божий день!»
На следующий день она велела заложить лошадей и одна поехала в город. Негодование, вызванное этим поступком, не поддается описанию. Только подумать: она, у которой и платья-то собственного не было, осмеливалась разъезжать на
Но и фру Ворше, казалось, стала более жесткой со вчерашнего дня, и когда она вошла в контору Гармана с бумагами Питера Нилкена в руках, шаг ее был по-мужски уверенный.
Конечно, прошло много лет с тех пор, как Ворше вышел из фирмы, но между ним и Гарманом всегда сохранялась какая-то враждебность; покойный и К. Ф. Гарман никогда не могли выносить друг друга. Поэтому вдове нужно было иметь большое присутствие духа, чтобы обратиться к консулу Гарману. Но Самюельсен сказал, что без гарантии от Гармана и Ворше и думать нечего о том, чтобы сохранить предприятие.
Увидев входившую фру Ворше, младший консул подумал, что она пришла с каким-нибудь подписным листом, чтобы собрать немного средств на обучение сына или на что-нибудь в этом роде. Предложив ей место по другую сторону стола, он мысленно прикидывал, на какую сумму он сможет подписаться.
Но после того как она заговорила и разъяснила положение своего предприятия согласно расчетам Питера Нилкена, выражение лица консула изменилось. Он встал, обошел стол и занял место рядом с ней.
Спокойными холодными глазами он просматривал каждую бумагу; проверил расчеты и калькуляции; наконец внимательно прочитал гарантийный документ, план которого был набросан Самюельсеном.
— Кто помогал вам в этом деле, фру Ворше? — спросил он.
— Господин Самюельсен, — отвечала она сдержанно.
— Самюельсен… Самюельсен? — переспросил консул.
— Да, то есть Питер Нилкен. Быть может, господин консул лучше знает его под этим именем?
— А, верно, верно! Маленький человек из мелочной лавки. Гм! Что ж? Господин Самюельсен желает вступить с вами в компанию?
— Я спрашивала его, но он предпочитает оставаться в своем прежнем положении и помогать мне в делах.
Консул поднялся и взял с собой гарантийный документ. Одно из его чудачеств состояло в том, что он не мог расписаться своей официальной подписью, подписью главы фирмы, если не сидел в своем привычном месте. Но когда он уселся в старое твердое кресло, он написал большими прямыми буквами со многими унаследованными росчерками и завитушками: «Гарман и Ворше».
Заручившись этим документом, фру Ворше и господин Самюельсен начали расчищать развалины. Сперва было продано то, что можно было продать. С помощью консула Гармана удалось спасти старый большой дом. Вся часть этого дома, выходившая на улицу, была сдана в аренду, и фру Ворше перебралась в задний флигель. В лавочке она чередовалась с Самюельсеном; она была на месте в любое время, разговаривала с клиентами, продавала табак, свечи, соль, кофе, вощеные нитки, селедки, рыбий жир, парафин, парусиновые плащи, краски и несчетное количество прочих предметов.
Но, изменив образ жизни, фру Ворше с годами стала настоящей женщиной из простонародья. Высшие слои городского общества никак не могли простить ей ее прогулки в коляске по
Верный господин Самюельсен работал за троих. Это был маленький седоватый запыленный человечек с лицом, похожим на сухую винную ягоду. Возраст его определить было трудно: ему могло быть и сорок и шестьдесят. В монотонной жизни Самюельсена был только один значительный момент: тот вечер, когда он пришел к фру Ворше со своими книгами и расчетами. А затем он честно и преданно помогал ей выбиться из многочисленных затруднений.
Но и сам господин Самюельсен тоже вел ожесточенную личную борьбу — со всей городской детворой. С давних пор любимым развлечением ребятишек было «петь песенку про Питера Нилкена». Проделывалось это так: собирались толпой — чем больше, тем лучше, — главным образом в сумерки, и осторожно подкрадывались к лавочке Ворше. Когда вся маленькая банда оказывалась под окнами господина Самюельсена, дети запевали вдруг на старинный мотив:
Питер Нилкен — малыш! Хвост поджал и сидишь! Чем дольше сидишь ты, Тем меньше, малыш, ты!Проказники повторяли эту песенку все громче и громче, пока раздосадованный Нилкен не перескакивал через прилавок с металлической линейкой в руке.
Тогда детвора с криком и топотом разбегалась по узкому переулку и темным улочкам: ведь ходили слухи, что на металлической линейке запеклась человеческая кровь! А господин Самюельсен спокойно возвращался на свое привычное место. За долгие годы такие скачки через прилавок вошли у него в привычку — это был единственный способ иметь хоть часок покоя.
Никто не мог бы упрекнуть фру Ворше за то, что она боготворила сына; пожалуй, это ведь было единственное, из-за чего ей стоило трудиться и страдать! Якоб тоже был хорошим сыном и вообще постепенно выравнялся. В детстве он стоил матери многих слез, когда, бывало, приходил домой в синяках и оборванный после драки. Дело в том, что «в мальчике было слишком много пороху», как говаривал ректор; и когда Якоб вспыхивал, он охотно бросался в драку с самыми сильными школьниками. Но с годами характер его становился ровнее, а когда он возвратился из-за границы и принялся за организацию своего предприятия, он был (и такого мнения держалась не одна только фру Ворше!) самым красивым и воспитанным молодым человеком в городе.
Якоб Ворше взял старую контору своего отца в старом здании, выходящем на базарную площадь и на пристань. Он занимался частично посредническими делами, частично торговыми операциями. Во всяком случае в торговле зерном, которая до сей поры была почти исключительно в руках фирмы Гармана и Ворше, он начал удачно конкурировать с этой фирмой. Впрочем, она имела столько связей во всех концах страны, что куда бы Якоб ни обращался, он сталкивался с Гарманом и Ворше.
Мортен предложил было раз навсегда прекратить эту борьбу, придушив мелкого конкурента, прежде чем он станет опасным. Но консул Гарман не хотел и слышать об этом. Он воспылал необъяснимой нежностью к молодому Ворше. Во всех делах консул сознательно уступал ему, и, наконец, дошло до того, что «конкурент» стал постоянным воскресным гостем в Сансгоре.