Избранные рассказы
Шрифт:
Летом, между делом, я напечатал на свои деньги небольшую книжечку рассказов: отец давал мне девяносто туманов в месяц — по три тумана в день (не считая расходов на баню и парикмахерскую). Всем детям отец положил определенное «жалованье».
Эти-то деньги плюс то, что удалось занять у братьев и сестер, дали мне возможность издать первую книгу. Это была тоненькая брошюра страниц на шестьдесят с уймой опечаток. Бумага была самая низкопробная, которая продавалась лишь на базаре, шрифт старый, стертый и частично поломанный — я отыскал самую дешевую типографию. Несмотря на все это, я был счастлив. Моя фамилия напечатана типографским способом (хоть и некачественно), книга издана в пятистах экземплярах, ее раскупили,
Можете себе представить мое состояние, когда один из журналов поместил несколько строчек о моей книге. И опять отец благодаря родственникам узнал об этом. Как-то вечером он вошел ко мне в комнату и начал так:
— Послушай, дружок! Я вложил в тебя капитал (он употребил именно это выражение — отец был прирожденным финансистом) и не желаю остаться в убытке.
— Ваши планы меня мало волнуют, — надменно ответил я. — Меня ждет блестящая литературная будущность, и сейчас для меня это важнее всего на свете.
— Я предлагаю тебе контракт, — сказал отец, — продай мне свою «литературную будущность». Даю наличными пять тысяч туманов. Тогда твои уроки и школа…
— Слишком дешево! — с притворной улыбкой перебил его я, хотя в душе был глубоко возмущен. — Я стою дороже!
Пять тысяч туманов были огромной суммой — целым состоянием. Но гордость заставила меня отказаться от столь выгодного предложения.
— Я знаю, — не растерявшись, сказал отец. — Но больше у меня нет. Не спеши с ответом. Подумай как следует. Но я не советую тебе упускать этот счастливый случай. Если в течение трех дней я не услышу отказа, будем считать, что ты принял мое предложение.
Когда отец ушел, меня охватило сомнение. Пять тысяч туманов. Стоит ли таких денег эта моя так называемая литературная будущность? Может, отец на этот раз вовсе не поскупился? Однако я не мог не писать. Комната была буквально усыпана клочками бумаги, исписанной моим неровным почерком. И в этом было все дело.
Я и не собирался бросать писать. Кто мог заставить меня отказаться от этого? Я думал лишь о том, как не упустить счастливый случай. Не каждый же день выпадает такая удача — заполучить пять тысяч туманов! Заполучить — и работать тайком. Не мог же отец двадцать четыре часа в сутки следить за мной сам или приставить ко мне соглядатая?
Однако дальше размышлений не шло. Сам не знаю почему, я избегал отца. То ли стыдился, то ли чувствовал себя побежденным (а может быть, сдавшимся?). На четвертый день я обнаружил на маленькой книжной полке в своей комнате три пачки новеньких купюр — две пачки двадцатитумановых и одну десятитумановую. Первое, что мне захотелось сделать, — схватить пачку десятитумановых купюр и помчаться в книжный магазин, словом, исполнить свою давнишнюю мечту. Но теперь я почему-то заколебался. Жаль было нарушать единое целое пяти тысяч туманов. «Отложу их!» — подумал я, но зачем — и сам не знал. Для путешествия? Для покупки какой-нибудь ценной вещи? В голове даже мелькнула мысль о том, что, как только я издам вторую книжку — я все еще не оставлял эту надежду, — я верну отцу пять тысяч. Пусть знает: мое будущее нельзя купить за деньги.
Я осторожно вытащил из пачки десятитумановую бумажку. «Возьму в долг. Первого числа положу обратно». Потом еще одну: на всякий случай.
Вышел на улицу. Записная книжка и ручка были в кармане. По привычке направился в «Леон». До сих пор, несмотря на девяносто туманов, ежемесячно выдаваемые отцом, у меня не было свободных денег. Я тратил их на книги и на кино, водил в кино братьев и сестер.
Если в кармане оказывалось восемнадцать риалов и билет на автобус, я направлялся в бистро, покупал три жетона, выпивал кружку пива и кейфовал. Если же было двадцать четыре риала, то брал еще и сандвич с неаппетитного вида сосиской. Или сандвич с котлетой, которая
Сегодня же бистро было не для меня. Мне было стыдно, я боялся, что кто-нибудь увидит меня здесь. Пиво не шло в горло. Оправдываясь тем, что в бистро негде писать, я решил поискать какое-нибудь другое место и отправился в кафе с интригующим иностранным названием — то ли «Эльдорадо», то ли «Сан-Сальвадор», то ли «Колорадо». Спросил пива с фисташками. Поверхность стола была из черного пластика, стулья — жесткие, маленькие, неудобные. Я вынул тетрадь, положил перед собой и только хотел что-то записать, как взгляд мой упал на компанию моих сверстников, насмешливо смотревших на меня. Вероятно, они приняли меня за отвергнутого влюбленного, пишущего возлюбленной страстное слезное послание. Мне стало не по себе, я смущенно заерзал на стуле. И тут, словно на помощь явился мальчишка — продавец газет.
— Есть заграничные сигареты, — шепнул он мне на ухо.
— Тащи! — сказал я.
Когда я расстался с четырьмя туманами, сердце у меня сжалось, но я не подал виду. Может быть, заграничные сигареты в то время стоили дороже, чем теперь, а может быть, моя неопытность слишком бросалась в глаза, и мальчишка решил на мне заработать.
Листая газету, я докурил сигарету до конца, допил пиво, расплатился и вышел, как мне казалось, с достоинством. Одно терзало меня — потеря двадцати туманов и размен пяти тысяч. Я понимал, что не сумею удержаться и дальше и что вскоре будет истрачена последняя десятитумановая бумажка.
Больше я не сочинил ни строчки. Но причиной тому был не отец, а те пять тысяч туманов, которые, подобно болоту, засосали меня. Даже когда я истратил последний динар [34] , мысль о них продолжала неотступно преследовать меня, словно приведение.
Я не стал писателем. Но зато вступил в противоборство с одним дельцом, желавшим «вложить капитал» в нашу семью и в качестве «прибыли» или «процента» увести мою сестру.
Не подумайте только, что мной руководила ревность, хотя, признаюсь, я очень любил сестру. Она была на два года младше меня (мне исполнилось тогда двадцать). И удивительно скромна и простодушна. Ему же — все шестьдесят, не говоря о том, что он был представителем шестидесяти иностранных компаний. Однако мои аргументы не возымели действия даже на сестру, на которую я вообще-то имел влияние и которая, как мне казалось, отнюдь не радовалась такому предложению. Но, видно, богатство и ей вскружило голову. Тогда я решил сам поговорить с женихом, чтобы отвадить его.
34
Динар — мелкая монета, грош.
Когда однажды он собрался уходить, я вышел вслед за ним.
— Куда-нибудь направляетесь? — улыбнулся он, поднимая радиоантенну автомобиля и включая приемник. — Могу подвезти.
— Нет, благодарю! — ответил я.
Это был самый подходящий момент для разговора, но старик включил приемник, и я почувствовал себя словно ученик, которому предстоит держать экзамен. Несмотря на это, я был полон решимости. Прослушав торговую рекламу, он выключил приемник.
— Я хотел бы попросить вас больше не приходить к нам, — без всякого предисловия начал я. — Вы знаете, что…