Избранные рассказы
Шрифт:
— И все-таки, — улыбалась она, — что тебе подарить?
— Свою фотографию, тысячу фотографий, — ответил я.
Но она так и не подарила мне ни одной. Все говорила, что у нее только старые, что хочет сфотографироваться заново. Лежа на кровати в своей комнате, я представлял на противоположной стене ее портрет, видел улыбку, которая сводила меня с ума. Я часами смотрел на стену и думал о любимой. Стал редко выходить из дома — только на свидания с ней. Я менялся на глазах. Чувствовал себя сильным, жизнерадостным. Мои физические недостатки теперь не имели никакого значения. У меня были грандиозные планы. Я собирался
Мы уже давно стояли на обочине дороги. Дым от сигареты густым туманом окутал салон автомобиля. Казалось, Камбизу нужна была эта завеса, чтобы избежать моего взгляда. Он бросил сигарету и, вцепившись двумя руками в руль, напряженно всматривался в шоссе, словно вел машину по опасной дороге и боялся, что тяжелый грузовик врежется в него.
— Игра была кончена, — продолжал он, — загадка решена. Как-то она не пришла на свидание. Я сходил с ума, чувствовал — что-то произошло. Я не знал ее точного адреса и целую неделю бродил по кварталу, где она жила, пока наконец не отыскал ее. Она не оправдывалась и не лукавила, не просила прощения и не пыталась обмануть меня.
— Я боюсь встречаться с тобой — муж обо всем узнал, — сказала она честно.
При слове «муж» мне показалось, будто на меня обрушилась тяжелая скала.
— Разве у тебя есть муж? Ведь ты сказала, что вы развелись?
— Я солгала… Не хотела говорить правду, — ответила она со смехом.
Я молчал — несколько минут, а может быть, часов, не знаю. Мне хотелось плюнуть ей в лицо, вытолкнуть из машины… Но я не смог этого сделать, ведь я любил ее. Это безумие, ребячество — как хочешь назови, — но я любил ее. Наконец, сделав над собой усилие, я сказал:
— Разведись с ним!
— Что за глупости! Зачем?
— Мы поженимся!
Она расхохоталась.
— Поженимся? С тобой, дорогой? А чем плох мой муж?
— Ты же сама отзывалась о нем дурно!
— Во всяком случае, он лучше многих других!
Как я потом понял, она лишь из приличия не высказалась откровенней. Я же, болван, все еще пытался выбраться из водоворота, который затягивал меня все глубже и глубже.
— Разве ты не любишь меня?
— Тебя? Конечно, нет!
— Так все это время ты мне врала? — возмутился я.
Оскорбленная до глубины души, она воскликнула:
— Если бы не побрякушки, что ты мне дарил, я бы ни минуты с тобой не осталась! А ты возомнил, будто я в восторге от твоей перекошенной морды?! Да от твоих прикосновений меня бросает в дрожь! Благодари бога, что он дал тебе богатство!
Все это она выкрикнула мне в лицо с беспощадным цинизмом, уже не заботясь о приличиях. Что же до меня, то даже после того, как мы расстались, мне не хотелось думать о ней плохо, не хотелось пачкать светлые воспоминания о счастье. Но она сумела отнять у меня все, даже возможность вспоминать о ней с радостью. Ведь она могла сказать, что не любит меня, что я ей не нравлюсь. Но зачем было втаптывать
Вспоминая теперь обо всем, что произошло, я отчетливо представляю себе ход ее мыслей. Впервые садясь ко мне в машину, она подумала: «Вот здорово! У него и автомобиль есть!» Постом, когда я проковылял мимо нее за покупками, ужаснулась: «Хорош, нечего сказать!»
Если бы после этого она сбежала от меня, ее не в чем было бы винить. Но она решила: «Торопиться не буду. Он богат, выдою его как следует, а потом брошу».
А впрочем, черт с ней! Не стоит больше говорить на эту тему!
Он включил мотор. Мы развернулись и поехали обратно. Я молчал, понимая, что утешать его бесполезно.
— Теперь ты, наверное, считаешь, что во всем мире нет ни одного порядочного человека? — спросил я.
— Нет-нет! — покачал он головой. — Просто мне они не попадаются. Я всегда прозябал на обочине жизни, с самого детства, и поэтому остро ощущаю никчемность своего существования. Еще в детстве наши пути разошлись, и мы отдаляемся друг от друга все больше и больше. Тогда, мальчишкой, я должен был разбить все свои самолеты и корабли и вместе с вами мастерить их из картона и бумаги. Это было бы куда лучше. Но теперь уже поздно.
Помолчав, он вдруг спросил:
— Ты помнишь мою мозаику? Иногда мне кажется, что человек — кусочек такой составной картинки. Если не найдет себе соответствующее место в жизни, рядом с теми, с кем он должен стоять, то окажется никому не нужным осколком.
Я ничего не ответил.
— Какие же теперь у тебя планы? — спросил я на прощание лишь для того, чтобы что-то сказать.
— Не знаю! Может быть, снова съезжу в Европу, — ответил он.
Камбиз больше не поехал в Европу. Он покончил жизнь самоубийством. Через несколько дней после нашей встречи я увидел его фотографию в газете. Он повесился у себя в комнате.
Я чувствовал себя в какой-то степени причастным к смерти Камбиза. В тот вечер я не придал значения его словам, они показались мне смешными, незначительными. А между тем самые фантастические мечты, именно потому, что они несбыточны, очень дороги человеку. От них порой зависит его жизнь. Не стоит смеяться над тем, кто мечтает о любви.
Я жалел, что ничем не помог Ками, не дал ему совета, не утешил. Но разве слова не бессильны перед жестокой реальностью жизни!
В газетах, как всегда, выражалось сожаление по поводу того, что молодой человек проявил слабость и бежал от жизни. Но я на месте Ками сделал бы то же самое. Ведь тот, кто, выбиваясь из сил, барахтается в волнах в тщетной надежде схватиться слабеющими руками за спасительный обломок доски, в конце концов покорно подчинится воле волн. Я знаю, какое горькое чувство владело Камбизом, когда он набрасывал на шею веревку, мне ясно, что прервало его жизненный путь.