Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Кронин Арчибальд Джозеф

Пока он был в гостиной, она собрала с пола обломки челюсти и теперь, крепко зажав их в руке, вышла из кухни, сгорбившись, с убитым видом. Как это было не похоже на ту веселую стремительность, с которой она недавно побежала за стаканом!

Оставшись один, Броуди еще усерднее стал прикладываться к бутылке, топя в виски неприятное воспоминание о присутствии матери и горький осадок, оставшийся от ее разоблачений. Он знал хорошо, что в ее смущающих старческих воспоминаниях крылась печальная правда, но, как всегда, предпочитал обманывать себя, сомневаясь в верности ее догадок. К этому его упрямый и тяжеловесный ум всегда был склонен, а теперь, казалось, еще больше, благодаря щедрым возлияниям. И скоро он забыл весь разговор, все, кроме смешного и неожиданного происшествия с зубами, и, блаженно развалясь в кресле, пьянел все больше и больше.

Чем веселее ему становилось,

тем больше он тяготился своим одиночеством и, нетерпеливо покачивая ногой, беспрестанно поглядывал на часы, ожидая возвращения Нэнси. Но было только девять часов, и он знал, что Нэнси вернется не раньше десяти, а стрелки двигались с такой монотонной медленностью, несмотря на его усилия ускорить их движение! Он встал, начал ходить по комнате. У него уже мелькала дикая мысль прогуляться по улицам города, ворваться в клуб и смутить собравшуюся там компанию несколькими грозными, умело подобранными словами. Но хотя эта мысль очень ему улыбалась, он в конце концов отверг ее, боясь, что Нэнси это не понравится. Его мрачное, угнетенное настроение рассеялось, и, неуклюже слоняясь по кухне, с всклокоченными волосами, в измятой одежде, висевшей на нем еще безобразнее, чем обычно, с болтавшимися, как цепы, руками, он жаждал претворить в действие свое радостное возбуждение. Прошлое было на время забыто, все внимание его сосредоточилось на ближайших нескольких часах. Он снова был самим собой. Но время от времени, когда звук его шагов казался ему слишком громким, он останавливался, боясь обеспокоить Несси, и, покачав головой с укором самому себе, начинал шагать тише, с преувеличенной осторожностью.

В конце концов ему в кухне стало тесно. Он машинально вышел и стал бродить по дому. Поднялся по лестнице, прошел через площадку, открыл дверь в комнату матери и, бросив ей колкое замечание, хихикнул про себя; вошел в спальню Мэта, где с отвращением посмотрел на батарею флаконов и баночек с помадой для волос, потом, зажигая повсюду газ, так что весь дом засиял огнями, очутился наконец у себя в спальне. Здесь, покорный какому-то непреодолимому влечению, он медленно подошел к комоду, где Нэнси хранила свои вещи, и, ухмыляясь хитро и вместе сконфуженно, начал вынимать и рассматривать тонкое вышитое белье, купленное Нэнси на деньги, которые он давал ей. Он брал в руки одну за другой все эти красивые, обшитые кружевами вещи, гладил мягкое полотно, перебирал тонкий батист, сжал в большом кулаке длинные чулки, мысленно облекая в эти надушенные одежды ту, которой они принадлежали. В белизне белья его воспаленные глаза видели алебастр тела, бывшего для него источником восторгов и наслаждения. Казалось, ткань, которую он сейчас держал в руках, заимствовала свой цвет от той молочно-белой кожи, которую она одевала. Любуясь здесь в одиночестве этими нарядными принадлежностями туалета, он походил на старого сатира, который, наткнувшись на сброшенный нимфой наряд, схватил его и созерцанием разжигает в себе притупленную старостью похоть.

Наконец он задвинул ящик, нажав на него коленом, и крадучись вышел из спальни, тихонько закрыв за собой дверь. Но как только он очутился за дверью, стыдливо-лукавое выражение слетело с его лица, и он с видом человека, успешно осуществившего некое секретное предприятие, шумно потирая руки, надувая щеки, сошел вниз. В передней открыл дверь в гостиную и с шутливой важностью прокричал:

— Разрешите войти, мэм? Или вы не принимаете сегодня?

И, не ожидая ответа, которого, конечно, и не дождался бы, вошел в гостиную, говоря тем же тоном:

— Я обошел дом, проверил, все ли в порядке, и принял меры, чтобы тебя никакие воры не могли потревожить. Все окна освещены! Пускай эта замечательная иллюминация покажет всем гнусным скотам, что в доме Броуди живется весело.

Несси не поняла, что он хочет сказать, и смотрела на него своими голубыми молящими глазами, которые казались теперь еще больше на озябшем, вытянутом личике. Сложив дрожащие от холода руки, поджав под себя, чтобы согреть их, ноги в тонких чулках, она уже не способна была ощущать ничего, кроме того, что у нее коченеют руки и ноги. К тому же в ее впечатлительную душу настолько врезалась сцена на кухне, что занятия совсем не подвигались вперед, и оттого она со страхом смотрела на отца.

— Ну, каковы твои успехи? — спрашивал между тем Броуди, пытливо глядя на нее. — Здесь тебе уже ничего не мешает? Сколько ты выучила за то время, что сидишь тут?

Она виновато съежилась, зная, что не выучила ничего, и не умея ничего скрыть от отца.

— Я не очень много успела, папа, — сказала она смиренно. — Здесь так холодно!

— Что? Не много успела? А я-то так старался

не шуметь, чтобы тебе не помешать. И о чем ты только думаешь?

— Это из-за холода в комнате, — повторила она. — Наверное, на дворе мороз.

— Опять тебе комната не угодила! — воскликнул он, с пьяной серьезностью поднимая брови. — Разве ты не просила, умоляла перевести тебя сюда? Разве я не перенес тебе сюда собственными руками все книги, и зажег газ, и усадил тебя? Ты сама хотела сюда, а теперь жалуешься! — Его красное лицо выразило величайшее неодобрение и огорчение. — Не много успела! Ты бы усерднее шевелила мозгами, вот дело бы и пошло на лад!

— Если бы тут затопить, — решилась робко сказать Несси, заметив, что он в довольно миролюбивом настроении. — Смотри, я вся дрожу, меня знобит.

Слова ее дошли до его отуманенного мозга, затронули в нем какую-то ответную струну. Он встрепенулся и воскликнул с настоящим пафосом:

— Моя Несси дрожит! Я стою себе, горячий, как только что поджаренные гренки, а моя родная маленькая дочка мерзнет и просит затопить! Отчего же нет? Это разумно. Сию минуту здесь будет огонь, хотя бы мне пришлось нести его собственными руками. Сиди себе спокойно и жди — увидишь сейчас, что твой отец готов сделать для тебя.

Он предостерегающе поднял палец, запрещая ей двинуться с места, тяжело ступая, вышел из гостиной, пошарил в темноте среди угля в чулане за посудной и нашел то, что искал, — длинный железный совок. Размахивая им, как трофеем, он направился к очагу в кухне, опустил решетку и, набрав в совок пылающую кучку докрасна раскаленных углей, понес ее торжественно в гостиную, оставляя за собой дым. Здесь он бросил угли в холодный камин и, воскликнув многозначительно: «Погоди минутку! Одну минутку! Это еще не все», снова исчез, чтобы затем вернуться с большой охапкой щепок в одной руке и совком, опять полным углей, в другой. Тяжело опустившись на колени, он положил щепки на угли и, лежа на животе перед камином, принялся шумно раздувать огонь, пока, к его удовольствию, щепки не вспыхнули. Тогда он, кряхтя, поднялся и, сев на пол у камина, похожий на разыгравшегося в стойле быка, стал подбрасывать в огонь уголь, пока не образовалась высокая, громко потрескивавшая пирамида огня. Обе руки и одна из его пылавших щек были испачканы углем, брюки на коленях измазаны сажей, но он, не замечая этого, с величайшей гордостью любовался результатом своих усилий и крикнул Несси:

— Ну, смотри! Что я тебе говорил! Вот тебе и огонь — да такой, что быка на нем изжарить можно! При таком огне озябнуть уж никак нельзя. Теперь — за работу! Немного найдется отцов, которые так заботятся о своей дочери, — смотри же, чтобы хлопоты мои не пропали даром. Налегай на ученье!

После этого увещания он продолжал сидеть на полу, любуясь вспышками пламени и по временам бормоча про себя:

— Прекрасный огонь! Вот здорово горит!

Но наконец встал, покачиваясь, отбросил ногой в сторону совок, пробурчал: «Пойду принесу свое виски да посижу с тобой» — и вышел из гостиной. Несси по его необычному поведению давно поняла, что отец снова пьян, и, когда он уходил, бросила ему вслед быстрый, полный испуга взгляд. Она решительно ничего не выучила за весь вечер, и необыкновенное поведение отца начинало ее сильно тревожить. Его обращение с ней в последнее время отличалось, правда, некоторыми странностями — неизменные понукания к занятиям перемежались вспышками неожиданной и необъяснимой снисходительности, но никогда еще он не казался ей таким странным, как в этот вечер. Когда он воротился с бутылкой, Несси, услышав его шаги, выпрямилась и зашевелила бледными губами, делая вид, что усердно зубрит, но не видя страницы, которая была раскрыта перед ней.

— Вот и хорошо, — пробормотал Броуди, — я вижу, ты взялась за работу. Я сделал для тебя все, что нужно, теперь ты сделай для меня кое-что. А расплатишься со мной за все разом, когда получишь стипендию.

Он уселся в кресло у камина и снова принялся за остатки виски. Вечер казался ему долгим-долгим, как год, но ведь он должен скоро окончиться объятиями Нэнси! Броуди еще больше развеселился. Ему захотелось петь. Обрывки мелодий замелькали в его памяти; он усиленно кивал головой и отбивал ногой и рукой такт. Его небольшие глаза прямо лезли на лоб, так усердно осматривал он комнату в надежде найти какой-нибудь выход бурлившему в нем избытку восторга. Вдруг они просияли, остановившись на фортепиано. «Что пользы в этой штуке, — сказал он себе, — если она стоит без употребления?» Такое красивое фортепиано орехового дерева, купленное в рассрочку у Мердока, за которое он выплачивал долг двадцать лет! Просто срам, что оно стоит без употребления, когда человек платил деньги за обучение дочери музыке.