Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Кронин Арчибальд Джозеф

Он с состраданием покачал головой:

— Когда вы наконец вспомните и о себе, Мэри? Мне больно думать, что будет с вами, когда я уеду. Вам нужен кто-нибудь, кто строго следил бы за вами и заставлял бы вас беречь себя. Вы будете мне писать и сообщать, как ведете себя здесь без меня?

— Да, — медленно ответила Мэри, и казалось, что на нее слегка повеяло холодом от воды, у которой они стояли. — Я буду вам писать, когда вы уедете.

— Вот и прекрасно, — весело сказал Ренвик. — Я это считаю твердым обещанием с вашей стороны.

Они стояли рядом,

любуясь мирным спокойствием открывшейся перед ними картины, которая казалась Мэри такой далекой от ее горестного существования в родном доме, так высоко стоящей над ее жизнью. Побежденная и точно освобожденная этой красотой, она не в силах была больше подавлять в себе любовь к человеку, стоявшему рядом с ней. Ее влекло к нему чувство более глубокое и волнующее, чем то, что она уже испытала когда-то. Она жаждала доказать ему свою преданность, свое поклонение. Но это было невозможно. Надо было стоять спокойно рядом с ним, несмотря на то что сердце ее билось так, словно хотело выскочить из груди. Слабое журчание Лоха, едва-едва плескавшегося о берег, одно только нарушало тишину. Он шептал ей в уши, кто она такая, она, Мэри Броуди, мать внебрачного ребенка, и бесконечно повторял слово, которым заклеймил ее отец, когда выгонял из дому в ту грозовую ночь.

— Я слышу надтреснутый колокольчик Дженет, — сказал наконец Ренвик. — Вы готовы приступить к лепешкам?

Она кивнула головой, не отвечая, так как что-то сжимало ей горло, и когда доктор легонько взял ее за локоть, чтобы помочь пройти по усыпанному галькой берегу, это прикосновение было нестерпимее всех страданий, какие она когда-либо испытывала.

— Все готово! Все готово! — кричала Дженет, суетясь вокруг как бешеная. — Стол и стулья и все уже в саду, как вы приказали. И лепешки свежие, сегодня утром пекла.

— Чудесно! — одобрил Ренвик, придвигая стул Мэри и садясь на свое место. Хотя тон его давал понять Дженет, что она здесь больше не нужна, старая женщина не уходила и, с восхищением осмотрев Мэри, облизала губы, готовясь заговорить. Но в эту минуту заметила выражение лица Ренвика и, с трудом удержав готовый сорваться с языка поток слов, пошла к дому.

Когда она ушла, покачивая головой и бормоча что-то себе под нос, Мэри и Ренвик почувствовали легкое стеснение. Чай был превосходен, в саду прохладно, пряно благоухала резеда, а им обоим было как-то не по себе.

— Дженет старая болтунья, — сказал Ренвик с искусственной небрежностью. — Если бы я позволил, она бы нас совсем оглушила.

После этого замечания он погрузился в неловкое молчание, а Мэри вдруг вспомнился тот единственный в ее жизни случай, когда она вот так же сидела за столом наедине с мужчиной: это было в крикливо-нарядном кафе Берторелли, она ела мороженое, а Денис жал ей ногу под столом и чаровал ее живостью и блеском речей.

Как не похож на ту обстановку этот тенистый деревенский сад, наполненный ароматом сотни цветов! Как не похож на Дениса ее нынешний спутник, который не болтает о заманчивых поездках за границу и даже, увы, не ласкает под столом ее ногу. Как раз в эту минуту он укоризненно

качал головой.

— В конце концов, вы съели только две, — проворчал он, трагически глядя на нее. И добавил с расстановкой: — А я сказал: семь.

— Они такие громадные, — оправдывалась Мэри.

— А вы такая маленькая! Но вы бы стали больше, если бы слушались меня.

— Я всегда вас слушалась в больнице, помните?

— Да. — Он сделал паузу. — Тогда слушались.

Он опять стал молчалив, вспоминая, какой он впервые увидел ее — с закрытыми глазами, безжизненную, бледную — сломленную, вырванную с корнем лилию. Но наконец он взглянул на часы, затем хмуро на Мэри. — К сожалению, время бежит. Едем обратно?

— Да, — сказала Мэри жалобно. — Если вы думаете, что пора…

Они встали и молча покинули сладостное уединение этого сада, как будто созданного, чтобы укрывать пылких любовников. Усадив Мэри в экипаж, доктор вернулся на крыльцо, чтобы расплатиться с Дженет.

— Не надо мне ваших денег, доктор, — говорила Дженет своим протяжным голосом, напоминавшим звуки волынки. — Мне одно только удовольствие угостить вас и эту милую барышню.

— Возьмите, Дженет, иначе я рассержусь!

Она почуяла перемену в его настроении и, взяв деньги, шепнула смиренно:

— Уж не оплошала ли я в чем? Простите старуху, если так. Или, может, лепешками не угодила?

— Все было отлично, Дженет, великолепно, — успокоил он ее, садясь в экипаж. — До свиданья!

Все еще недоумевая, она помахала им рукой на прощанье и, когда они скрылись за поворотом, опять покачала головой и, бормоча что-то, вошла в дом.

На обратном пути Ренвик и Мэри разговаривали мало. Задав ей какой-нибудь вопрос: удобно ли ей, не прикрыть ли ей ноги, довольна ли она прогулкой, не пустить ли Тима быстрее, — Ренвик опять погружался в молчание, которое становилось все более гнетущим по мере того, как они подъезжали ближе к Ливенфорду.

Домашний очаг уже снова протягивал навстречу Мэри свои щупальца, готовые сомкнуться вокруг нее. Там отец, с опухшими ото сна глазами и пересохшей глоткой, встанет угрюмый и немедленно потребует ужин. Там Несси нуждается в сочувствии и утешении. Там обступят ее сразу бесчисленные заботы и обязанности. Эта короткая и нежданная передышка от печальной жизни близилась к концу, и хоть она и была сплошным наслаждением, сердце Мэри мучительно болело от мысли, что это, вероятно, почти наверное, последняя ее встреча с Ренвиком.

Они были уже почти у самых ворот, и, остановив лошадь на некотором расстоянии от дома, Ренвик сказал каким-то странным голосом:

— Ну вот мы и приехали. Как скоро это кончилось. Правда?

— Да, очень скоро, — как эхо, откликнулась Мэри, вставая и выходя из кабриолета.

— Мы бы могли подольше оставаться в Мэркинче, — сказал он натянуто. Потом, помолчав: — Может быть, я вас не увижу больше. На всякий случай простимся.

Они обменялись долгим взглядом. В глазах Мэри светилась мольба. Ренвик снял перчатку и протянул ей руку, сказав ненатуральным голосом: