Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Снова пауза. Баррас посмотрел на недоконченное письмо, лежавшее перед ним на столе. Взяв его в руки, он, видимо, просматривал его, сурово восхищаясь его стилем. Придумал новый оборот для заключительной фразы, поднял перо. И вдруг заметил, что Артур всё ещё стоит у двери. Он стал вдумчиво рассматривать его с тем же выражением, с каким только что перечитывал письмо, и с его лица постепенно исчезла суровость. Он почти развеселился, настолько, насколько был способен.
— Твой интерес к «Нептуну» очень похвален, Артур. И я с удовольствием замечаю, что ты уже имеешь свои соображения насчёт того, как следует им управлять. Не сомневаюсь, что через несколько лет ты будешь руководить копями и мною! — (Баррас засмеялся бы конечно, если
Когда Артур ушёл, слегка пристыженный и готовый просить прощения, Баррас вернулся к своему письму. На чём он остановился? Какую фразу хотел изменить? «Ах да, вспомнил!» И своим аккуратным твёрдым почерком он принялся писать: «Я со своей стороны…»
XXI
Быстро проходили месяц за месяцем, лето сменилось осенью, осень — зимой, воспоминание о разговоре с Баррасом уже меньше мучило Дэвида. Но зачастую ещё при мысли об этом разговоре его всего передёргивало. Он вёл себя как дурак, самонадеянный дурак!
В Скаппер-Флетс работали по-прежнему, договор нужно было выполнить к новому году. Уроки в «Холме» прекратились. Артур с честью выдержал экзамены и получил аттестат. К этому же времени Дэна Тисдэйля освободили от военной службы.
Теперь Дэвид как бешеный накинулся на свою работу. Окончательные экзамены на степень бакалавра были назначены на 14 декабря, и он решил подготовиться к этому времени непременно, хотя бы это ему стоило жизни. Ему надоело всё откладывать да откладывать, он теперь оставался глух к приставаниям Дженни, перешёл на последний курс заочного университета и каждые две недели уезжал на свободные дни к Кэрмайклю в Уолингтон. Он чувствовал, что добьётся успеха, но надо было принять к этому все меры.
Дженни изображала теперь «бедную заброшенную жёнушку», — Дженни всегда становилась «жёнушкой», когда искала сочувствия. Она жаловалась, что у неё никто не бывает, что у неё нет друзей. Искала общества и даже завела дружбу с женой «Скорбящего», которая была постоянной посетительницей, так как являлась аккуратно за квартирной платой. Дружба между ними продолжалась до тех пор, пока миссис «Скорбящая» не взяла с собой Дженни на собрание верующих. Дженни воротилась с этого собрания в очень весёлом настроении. Дэвиду не удалось узнать у неё, что там происходило, она заметила только, что всё было ужасно «некультурно».
Наконец Дженни прибегла к последнему ресурсу — вспомнила о своих родных и решила, что хорошо бы пригласить кого-нибудь из них погостить. Но кого? Не «ма», потому что ма все толстеет, становится все тяжелее на подъём, её целый день с места не сдвинешь, это будет какой-то мёртвый балласт в доме. Филлис и Клэри приехать не могут, обе уже служат у Слэттери, и их не отпустят. Отец тоже не может, а если бы и мог, то не решится расстаться с голубями: папаша скоро и сам превратится в голубя, право!
Оставалась одна Салли. Салли не служила у Слэттери. Она начала блестяще — поступила на Тайнкаслскую телефонную станцию и если бы оставалась там, всё было бы прекрасно. Работа на Тайнкаслской телефонной станции была «чистой» и «первоклассной», не говоря уже о множестве преимуществ. Но, к несчастью, папаша по глупости забрал себе в голову, что у Салли — талант актрисы. Вечно водил её по мюзик-холлам, подстрекал к передразниванию «звёзд» варьете, посылал в дансинг, одним словом — валял дурака. И мало того: он убедил Салли выступить в «Эмпайре» на «субботнем конкурсе». Эти «конкурсы» неприличны, на них бывает всякий сброд.
Как ни печально, а Салли на этом конкурсе одержала победу. Она не только получила первый приз, но имела такой успех у галёрки, что директор предложил ей ангажемент на всю следующую неделю. К концу этой недели Салли было
И зачем, — с грустью спрашивала себя Дженни, — ах, зачем Салли оказалась так глупа, что приняла это предложение? Но она его приняла, плюнула на «первоклассную» службу телефонистки со всеми её преимуществами и отправилась в шестинедельное турне. И это, конечно, погубило Салли, это был конец всему. Вот уже четыре месяца, как она безработная. Никаких турне, никаких ангажементов, ничего. На телефонной станции и слышать о ней больше не хотят. Досадно! Но что делать, это — солидное учреждение, и там никогда не возьмут обратно служащего, который пренебрёг ими. «Да! — вздыхала Дженни. — Боюсь, что бедная Салли сама себя погубила!»
Всё же будет приятно, что Салли приедет погостить, да и, кроме того, надо бедняжку чем-нибудь порадовать. Быть может, под сестринской нежностью Дженни скрывалась самодовольная потребность покровительствовать. Дженни всегда стремилась «показать себя» людям.
Салли приехала в Слискэйль на третьей неделе ноября, и была восторженно встречена сестрой. Дженни шумно выражала свою радость, обнимая «милочку Салли», сыпала восклицаниями вроде: «и подумать только!..», «ну, вот совсем как в старые времена», поверяла Салли свои маленькие тайны, заливалась смехом, показывала ей новую мебель в комнате для гостей, бегала наверх то с горячей водой, то с чистым полотенцем, весело примеряла шляпу Салли: «Ну, посмотри, милочка, правда, она ко мне идёт?»
Дэвид был доволен: он не видел Дженни такой весёлой и оживлённой. Но её восторженное настроение выдохлось до смешного быстро, бегать наверх к Салли ей скоро надоело, журчащий смех затих, и постепенно исчезла увлекательная новизна общения с «милочкой Салли».
— Она переменилась, Дэвид, — с огорчением констатировала Дженни к концу первой же недели, — совсем не та девочка, что раньше. Правда, высокого мнения о ней я никогда не была…
Но Дэвид не находил в Салли особых перемен: она стала разве только немного тише и, пожалуй, мягче. Может быть, Дженни своей экспансивностью укротила её. А может быть, Салли остепенилась под влиянием мысли, что она человек конченый. Вся её бойкость пропала. Во взгляде была какая-то новая для всех серьёзность. Она старалась быть полезной в доме, бегая по поручениям, помогая Дженни хозяйничать. Она не требовала никаких развлечений, и затеи Дженни, все её хвастовство только заставили Салли больше уйти в себя. Раза два, сидя в кухне на некрашеном столе перед ярко пылавшим огнём и болтая ногами, она «снизошла» (по выражению Дженни) до откровенности. Тогда она говорила без умолку, с весёлым простодушием рассказывая Дэвиду о своих приключениях во время турне по Пэйн-Гоулд, о квартирных хозяйках, антрепренёрах, о «допотопных» уборных провинциальных театров, о своей неопытности, нервности и промахах.
В Салли не было самонадеянности. Она отлично передразнивала других, но умела ещё лучше посмеяться над собой. Первый её рассказ ужасно развенчивал её самое, это был рассказ о том, как её освистали в Шипхеде, — Дженни слушала его с удовольствием… Но Салли рассказала об этом весело, без малейшей горечи. Она не обращала на себя никакого внимания. Она никогда не завивалась, умывалась всегда холодной водой и каким попало мылом, платьев у неё было очень мало, и она о них не заботилась, в противоположность Дженни, которая постоянно что-то перешивала, вышивала и разутюживала и держала свои туалеты в идеальном порядке. У Салли имелся один-единственный коричневый шерстяной костюм, который она носила почти постоянно. Она, как выражалась Дженни, «из этого костюма не вылезала». У Салли было правило: купив платье, сносить его, а тогда уже покупать новое. У неё не было «хороших» платьев, «воскресных» шляп, нарядного вышитого белья. Она носила простое вязаное трико и башмаки на низких каблуках. Фигура у неё была короткая и довольно топорная. Она была очень некрасива.