Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница

Купер Джеймс Фенимор

Эразм протер глаза и, показав оба ряда сверкающих, словно жемчуг, зубов, обернулся к хозяину и сказал, что негр, уже известный читателю под именем Эвклида и бесспорно являвшийся его братом по отцу или по матери, приближается к вилле. При этом сообщении олдермен перестал жевать, однако не успел он выразить свое удивление, как обе двери в столовую одновременно отворились, и в одной из них показался Франсуа, а в другой — лоснящаяся физиономия городского раба олдермена. Миндерт посмотрел сперва на одного, потом на другого, не в силах произнести ни слова, ибо видел по расстроенным лицам слуг, что ничего

хорошего его не ожидает. Читатель вскоре поймет, что у сообразительного бюргера были веские причины для беспокойства. Худое лицо камердинера вытянулось более обычного, челюсть отвисла. Голубые навыкате глаза были широко раскрыты, и в них смешивались растерянность и душевная боль. Выражение лица У него было страдальческое. Руки были воздеты кверху, ладонями наружу; плечи бедняги, высоко вздернутые, нарушали ту небольшую симметрию, которой природа оделила его фигуру.

Негр стоял в дверях с виноватым видом, одновременно упрямым и хитрым. Он искоса смотрел на хозяина, юля глазами так же, как вскоре заюлил языком, страшась открыть хозяину правду. В руках Эвклид теребил шерстяную шапчонку и, уперев пятку в пол, нервно вертел носком из стороны в сторону.

— Ну же! — воскликнул Миндерт, переводя взгляд с одного на другого. — Какие-нибудь новости из Канады? Скончалась королева? Или она возвратила колонию Объединенным провинциям?

— Мамзель Алида… — произнес или, скорее, простонал, Франсуа.

— Бедная, глупая тварь… — пробормотал Эвклид.

Ножи и вилки выпали из рук Миндерта и его гостя,

словно их сразу хватил паралич. Ван Стаатс невольно поднялся с места, в то время как олдермен еще плотнее уселся в кресле, готовясь выдержать суровый удар.

— Что с племянницей?.. Что с лошадью?.. Вы позвали Дайну?

— Да, мосье.

— Ключи от конюшни у тебя?

— Я не выпускал их из рук, хозяин.

— Вы приказали ей разбудить барышню?

— Она не отзывается…

— Ты вовремя задавал корм лошадям?

— Их никогда не кормили лучше…

— А вы сами заходили в спальню племянницы, чтобы разбудить ее?

— Без сомнений, мосье!

— Что случилось с бедняжкой?

— Она ничего не ест и, похоже, не скоро оправится…

— Мосье Франсуа, я желаю знать, что ответила мадемуазель де Барбери!

— Мадемуазель не говорить ничего, ни звука!

— Ланцеты и снадобья! Ей следовало бы пустить кровь!

— Теперь уже поздно, хозяин, честное слово…

— Упрямая девчонка! Это все гугенотская кровь! Ее предки предпочли бросить свои дома и земли, лишь бы не менять веру!

— La famille de Barberie est honorable, monsieur, mais le grand monarque fut un pen trop exigeant. Vraiment, la dragonade etait mal avisee, pour faire des chretiens! [100]

— Паралич и спешка! Надо было позвать коновала, чтобы облегчить ее страдания, черная образина!

100

Род де Барбери очень уважаемый, мосье, но великий монарх слишком требователен. В самом деле, этот поход ради обращения в истинную веру был недостаточно продуман! (франц.)

—

Я позвал живодера, хозяин, чтобы хоть шкуру снять. Бедняга-то кончилась в одночасье.

Услышав это, бюргер оцепенел. Разговор шел так быстро, вопросы и ответы следовали друг за другом так скоропалительно, что в голове у бюргера царила полная неразбериха и некоторое время он не мог сообразить, кто же отдал свой последний долг природе — красавица Барбери или один из его фламандских меринов. Патрон, до сих пор не произнесший ни слова от изумления и не понимавший, что же, в сущности, произошло, воспользовался передышкой и вступил в разговор.

— Господин олдермен, — произнес он дрожащим голосом, выдававшим его волнение, — случилось какое-то несчастье; это очевидно. Не лучше ли нам с негром удалиться, чтобы вы могли спокойно расспросить Франсуа о том, что произошло с мадемуазель де Барбери?

Эти слова вернули олдермена к жизни. Он с благодарностью поклонился гостю, и господин ван Стаатс тотчас покинул столовую. Эвклид двинулся было за ним, но хозяин кивком приказал ему остаться.

— Я расспрошу тебя потом, — вымолвил он, вновь обретя обычную уверенность и властность. — Стань тут, любезный, и приготовься держать ответ. А теперь, мосье Франсуа, я желаю знать, почему моя племянница отказывается разделить завтрак со мной и моим гостем.

— Боже мой, мосье, это не есть возможно ответить… Девичий душа — потемки.

— Тогда пойдите и скажите ей, что я вычеркиваю ее из завещания, в котором ей отводилось места больше, чем всем другим моим родным!

— Мосье, подумайте над ваши слова! Мамзель еще так молодой!

— Молода она или нет, я не отступлюсь от своего решения! Немедленно известите об этом негодницу! А ты, черномазая образина, это ты загнал до смерти ни в чем не повинное животное!

— Прошу вас, мосье, одумайтесь! Мадемуазель никогда больше не будет убегать, никогда…

— О чем это ты болтаешь?! — вскричал олдермен, широко разинув рот и не уступая камердинеру в растерянности. — Где моя племянница, сэр! Что означает этот намек?

— La fille de monsieur de Barberie n’y est pas! [101] — простонал Франсуа, не в силах произнести больше ни слова.

Верный слуга в отчаянии прижал руки к груди, но

— тут же, вспомнив, что он находится в присутствии хозяина, овладел собой и, выразив поклоном свое глубокое соболезнование, с достоинством удалился.

101

Дочь мосье де Барбери исчезла! (франц.)

Отдавая справедливость олдермену ван Беверуту, следует сказать, что огорчение, вызванное сообщением о гибели фламандского мерина, было несколько развеяно известием о необъяснимом исчезновении племянницы. В течение последующих десяти минут олдермен с пристрастием допрашивал негра, тысячу раз проклял его, однако изворотливый Эвклид вместе со своими сородичами проявил такое беспокойство о барышне и принял столь деятельное участие в поисках, предпринятых по всему имению, что его проступок был почти забыт.