Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница

Купер Джеймс Фенимор

Осмотрев «Обитель фей», олдермен убедился, что тон, которая придавала флигелю уют и обаяние, там нет. Комната, занимаемая камердинером, была, как всегда, в порядке. Лишь в помещении Дайны были заметны следы торопливых сборов, хотя, судя по всему, чернокожая служанка Алиды легла спать в обычное время. Одежда была разбросана по всем углам, большая часть вещей исчезла, но тот факт, что не все они были взяты, свидетельствовал о неожиданном и поспешном уходе.

В то же время гостиная, спальня и туалетная комната Алиды были аккуратно прибраны. Мебель стояла на своих местах; окна и двери были закрыты, но не на запорах. Постель, по-видимому, не разбирали. Короче говоря, все было в полном порядке,

так что олдермен, уступив естественному порыву, принялся громко звать племянницу, словно ожидая, что шалунья вот-вот появится из какого-нибудь укромного уголка, где спряталась, желая подшутить над дядюшкой. Но его ожидания не оправдались. Голос олдермена гулко разносился по пустым комнатам, и, хотя все напряженно прислушивались, никто не отозвался на его зов.

— Алида! — воскликнул в четвертый и последний раз бюргер. — Отзовись, дитя мое! Я прощаю тебе твою шутку! Забудь все, что я говорил про завещание! Отзовись, детка, и успокой своего старого дядюшку!

Увидев, как поддался чувствам человек, известный своей сухой расчетливостью, владелец сотни тысяч акров земли забыл про свое огорчение и от жалости к бюргеру отвел взгляд в сторону.

— Уйдем отсюда, — сказал он, осторожно беря бюргера под руку. — Подумаем спокойно, как нам поступить дальше.

Олдермен не противился. Однако, перед тем как покинуть комнаты Алиды, он еще раз тщательно обшарил все шкафы и закоулки. Но поиски эти не оставили никаких сомнений относительно того, какой шаг предприняла его наследница. Платья, книги, принадлежности для рисования и даже некоторые музыкальные инструменты исчезли вместе с ней.

Глава XIII

Ах, вот твоя игра!

Так ты наш рост сравнила перед ним…

Шекспир, «Сон в летнюю ночь»

Когда человеческая жизнь начинает идти на убыль, то одновременно слабеют и чувства, на которых покоятся семейные и родственные привязанности. Мы узнаем наших родителей в полном расцвете умственных и физических сил и примешиваем к сыновней любви чувство уважения и почтительности. Родители же, опекая беспомощную младость, с интересом следя за тем, как набираются разума дети, гордясь их успехами и возлагая на них все надежды, испытывают чувство, граничащее с самозабвением. Таинственна и непостижима привязанность родителя к своему отпрыску. Желания и увлечения ребенка могут причинить родителю острую боль, которая мучит его так же сильно, как собственные ошибки и заблуждения, но когда недостойное поведение — результат невнимания со стороны родителя или, того хуже, чьего-либо наущения, тогда к страданиям старших прибавляются и угрызения совести. Примерно те же чувства испытывал олдермен ван Беверут, размышляя на досуге о неразумном поступке Алиды.

— Она была милая и ласковая девочка, хотя своенравна и упряма, как необъезженный жеребенок, — вслух размышлял бюргер, шагая из угла в угол по комнате и почему-то говоря о своей племяннице так, словно она уже покинула этот бренный мир. — Ах, черномазый мерзавец! Где я найду теперь пару для осиротевшего рысака! Ах, Алида, услада моей старости, как хороша и воспитанна она была! Зачем поступила она так безрассудно, покинув друга и опекуна ее молодости и детства, чтобы искать защиты у чужих людей! Как все несправедливо в этом мире, господин ван Стаатс! Все наши расчеты идут прахом, и во власти судьбы разбить наши самые разумные и мудрые планы. Порыв ветра может

отправить на дно груженный товарами корабль; неожиданное падение цен на рынке лишает нас нашего золота, подобно тому как осенний ветер срывает последние листочки с дуба; а банкротства и расстроенный кредит зачастую губят даже самые старые фирмы, совсем как болезнь подтачивает организм. Алида, Алида! Ты жестоко ранила человека, который никогда не делал тебе ничего плохого! Ты сделала несчастной мою старость…

— Бесполезно роптать на судьбу, — произнес Олофф ван Стаатс, вздыхая так глубоко, что невозможно было сомневаться в искренности его слов. — Как бы я хотел, чтобы ваша племянница заступила в моем доме место матушки, которое покойница занимала с таким достоинством, но, увы, теперь уже слишком поздно…

— Кто знает… Кто знает, — прервал его олдермен, который держался за свое заветное желание, словно за условия выгодной сделки. — Пока торг не кончен, не следует отчаиваться, господин ван Стаатс!

— Мадемуазель де Барбери так четко определила свой выбор, что я не вижу для себя никакой надежды.

— Простое кокетство, сударь мой, простое кокетство! Алида захотела повысить цену своего согласия на брак с вами. Никогда не следует объявлять контракт недействительным, пока еще есть надежда на то, что он может принести пользу обеим сторонам.

— Боюсь, сэр, что в поступке вашей племянницы больше кокетства, чем прилично снести джентльмену, — с подчеркнутой сухостью заметил патрон. — Если командир крейсера ее величества тот самый счастливчик, к которому она ушла, — у пего не будет оснований укорять свою госпожу в нерешительности.

— Я не уверен, господин ван Стаатс, что даже при существующих между нами отношениях я должен пропустить мимо ушей ваш намек, ставящий под сомнение скромность моей племянницы. Капитан Ладлоу… Эй, кто позволил тебе совать сюда нос?

— Он хочет вас видеть, хозяин, — появляясь в дверях, выпалил запыхавшийся Эразм, восхищенный проницательностью своего хозяина, предвосхитившего его сообщение.

— Кто хочет меня видеть? Говори, дурак!

— Тот джентльмен, которого вы назвали.

— Явился счастливец, чтобы известить нас о своем успехе, — высокомерно заметил патрон Киндерхука. — Думаю, что мне нет необходимости присутствовать при беседе олдермена ван Беверута с его племянником.

Обиженный ван Стаатс отвесил церемонный поклон растерявшемуся бюргеру и тут же вышел из комнаты. Негр воспринял его уход как благоприятное предзнаменование для того, кто считался соперником патрона, и поспешил сообщить капитану Ладлоу, что путь свободен.

Последовала тягостная сцена. Олдермен ван Беверут принял позу оскорбленного достоинства и уязвленного самолюбия, в то время как весь вид королевского офицера явно свидетельствовал о том, что он тяготится своим долгом, выполнение которого ему не по душе. Поэтому беседа началась довольно церемонно и велась в строгих рамках внешних приличий.

— Мой долг вынуждает меня выразить вам удивление по поводу того, что сомнительная бригантина стала на якорь в бухте в непосредственной близости от вашего поместья, что вызывает неприятные подозрения относительно репутации столь известного купца, каким является олдермен ван Беверут, — произнес Ладлоу после первых формальных приветствий.

— Репутация Миндерта ван Беверута слишком прочна, капитан Корнелий Ладлоу, чтобы зависеть от случайного местоположения каких-либо бригантин или бухт. Кстати, я вижу два корабля, стоящих на якоре неподалеку от «Сладкой прохлады», и, если меня призовут дать показания хоть в королевский совет, я засвидетельствую, что корабль под флагом королевы нанес больше ущерба ее подданным, чем незнакомая бригантина. Вам известно о ней что-нибудь дурное?