Избранные сочинения. 3. Стихотворения
Шрифт:
белолицей бересты.
златотканные враги
и ковер с пушистым брюхом
жадно кушали шаги,
скрип ловя персидским ухом.
свечи бросились бежать,
пламя в ужасе теряя
и одеждой задевая
настоятельницу-мать.
по монахини молились,
и молитвы по плечам
рассыпались и струились,
темным золотом звуча.
тяжесть темного узла,
скок упругого козла —
закружились, забодались
круторогие
диких глаз промчались дали —
ниже голову нагни!
осы в заросли густые
тянут струны золотые,
гусли запахов медовых
сказы выплели из кос
синим трауром на вдовах
заколдованных стрекоз.
2
оставляя рясы клочья,
продирался сквозь кусты,
потекло вино из бочек
басом темным и густым.
чудо бросило огонь им —
была бочка, стало две!
но еловая погоня
настигающих ветвей
захрустела за спиною,
дышит хвоей тяжело:
ты шутить хотел со мною!
ель надвинула шелом
с переносицею темной
грозно сдвинутых ветвей.
еж свернулся, тайну словно
в прелой празднуя листве.
золотое дремлет око,
и зеленым шлемом лес
зачерпнул воды глубокой
с синим празднеством небес.
строг устав прозрачных вод.
тихий набожный народ,
монастырь озерной были.
сестры-рыбы тихо плыли,
не резвися, не ныряй —
строг устав монастыря.
заискрилися и скрылись,
плеск содеянной вины.
уши раковин раскрылись
слушать струны глубины.
и, с округлым скорбным ртом,
мать-игуменья вздыхала:
сом ли это, или сон
был навеян опахалом?
мать-земля в себя зовет,
тихо дерево течет
и годам кругов зеленых
завершает грустный счет.
и в утихшем птичьем гаме
по воде пошел кругами
звук серебряный и дальний
прозвеневшего луча.
но на дне исповедальни,
в уши раковин шепча
и колыша плавниками
синий занавес воды,
рыбы ждут дремучий камень,
блещут в нитях бороды.
от удара плавников —
две серебряных метели,
и слова, сверкнув, взлетели
стаей вещих пузырьков.
всех утешит он, а бедных
тихой медью одарит.
но пора звонить к обедне!
что же медлят звонари?
голубая колокольня
всколыхнувшихся небес.
звуки золотом окольним
забрели в подводный лес.
за плавник лучи обвили,
звонко в солнце зазвонили,
и причудливые тени
от неверия
заметались, полетели,
и ликует серебро.
и чело украсил инок
желтым обручем кувшинок,
не молитва и не сказ,
это — правда синих глаз.
сестры-рыбы льнут к оконцу:
это шелест слышен чей?
сквозь стрекоз пробилось солнце
голубым снопом лучей.
звона блещущие слитки
зарывались тихо в ил,
где полночный страх завил
дом отшельницы-улитки.
где русалкиным ресницам
брошен синий невод сна,
монастырская темница
тишиною поросла.
колыхнулся и поник
рыбы-сторожа плавник.
с связкой звонкою лучей
от темниц и от подвалов,
от подводных светлых залов,
от сокровищниц ночей.
и русалка встрепенулась,
снам прощально улыбнулась.
звон все медленней и глуше,
мудрость раковины — слушать
и сплетать в жемчужный дым
тайны неба и воды.
больше деве не спалось,
стража глаз мигнул и ожил,
так печален и тревожен
был обряд ее волос.
бледный луч уже потух,
каждый волос — это дух,
тихой зеленью блестят,
песнь от темени до пят.
солнце село за лесами,
дымный гребень ей оставив.
над водой гадали звезды,
рой судеб чертили воздух.
дева шепчет: ночи ради!
и протягивает пряди
умоляющих волос.
око сторожа зажглось.
он гремит клешнею рачьей:
стала ласкова, добра.
подкупить и одурачить
хочет стаей серебра...
духи-волосы густы,
спит подводный монастырь.
лунный луч коснулся слуха,
рыбы светлые стоят,
и в питье печальных духов
льют стрекозы синий яд.
дуновение сосны —
и пронесся запах хвои
над молящейся травою.
заблестели рыбы-сны.
елей ночь стоит густая,
разметавши хвою звезд.
и икону держит стая
чуть колышемых стрекоз.
синий блещущий оклад.
под водою слышен клад,
слышно пение и звуки,
как в тоске ломают руки,
как баюкает вода
древних раковин года.
1977—1978
даль с ними и со мной, с собой — дожд
ливой.
оттуда приходят осенние дни, чтоб этот
холод справедливый коснулся тех, кто
не одни.
вы ночь? — спросил я глухо.