Избранные стихи

Шервинский Сергей Васильевич

Что теперь бестревожно он веки веков просидит.

Он избавлен от мира. Сама Безысходная вечность

Не нарушит покоя, — обрёл он предел тишины.

И при чём здесь божественность духа? При чём человечность?

И живёт, и не мыслит; к нему не слетают и сны.

Только отдых от мук: от корысти, от злости, от хвори,

Многолюдства и голода. Бронзовый лотос плывёт.

Розовеют зубцы отрешённых тибетских нагорий.

Кто живёт, тот страдает. Блаженствующий не

живёт.

Конец Давида

Псалмопевец кончался. Молчали врачи,

И волхвы, и придворная клика.

Созерцали, как поздние гаснут лучи

На снегах помертвевшего лика.

И решили: чтоб юная дева пришла

И нагая к Давиду прильнула,

И ему прикасаньем живого тепла

Холодевшую кровь всколыхнула.

И решенью покорна пришла красота

И нагая со старцем лежала,

И ему в говорившие с Богом уста

Непорочным дыханьем дышала.

И не мог он постигнуть, душа или плоть

С ним была в полноте совершенства, –

Лишь сказал, умирая: «Велик же Господь,

Смерть мою превративший в блаженство!»

Анне Ахматовой

Я плыл Эгейским морем. Вдалеке

Зарозовел у берегов азийских

Мусический и грешный остров Сафо.

Кто ей внимал? Пять-десять учениц;

Немногим боле — граждан Милитенских.

Пределом песен пенный был прибой.

Различны судьбы: ныне вся земля,

Многоравнинна, многоокеанна,

Лелеет имя сладостное — Анна.

Мне радостно, что в годы личных бед

И горестей я мог вам предоставить

Недели тишины в моих Старках,

Отторгнутых потом по воле века.

Лета стояли знойные, но дом

Бывал прохладен и прохладен сад.

На каменной террасе, окаймлённой

Чугунными решётками, случалось,

Мы накрывали вместе чайный стол, –

Я снимок берегу, где профиль ваш

Соседствует с семейным самоваром.

Я вам носил подушки на гамак, –

Читали вы подолгу, и никто

Смутить не смел уединенья гостьи.

Мы в сумерках бродили вдоль реки,

Беседуя о всяческом. Я знал,

Что под руку иду с самою Музой.

Вы едете — о том шумит молва –

В Италию принять дары признанья, –

Уже давно там лавры заждались.

Когда венчал Петрарку вечный Рим,

То честь была взаимная обоим.

из цикла «Дома»

Постный рынок

Между кровель и труб

одинокий Василий Блаженный

В стаях мартовских птиц, в тишине предвечерних снежинок

И, как был до Петра, на реке, под стеною смиренной

Постный торг, православный, с татарской сумятицей, рынок.

Смесь полозьев и дуг, рукавиц, и прилавков и лавок;

Конь косматый жуёт, по глаза в мешковине с овсом;

Изобилует снедями ряд, склизок, солон и сладок;

Горстью грузди гребут; коченеют навага и сом.

Носят квас; постный сахар пестреет, — вкусней апельсинный,

Белый пахнет синильной отравой; сочится халва.

Почему-то в толпе с полушубками, нёсшими псиной,

Груды всяких сластей покупала б охотней Москва.

Вспоминаю ещё: в коробочках белёсых из драни

Духовитый до одури зимний крупичатый мёд.

Вот и бродишь средь луж в этом синем московском тумане,

Воробьи под ногами клюют лошадиный помёт.

Из соломы чернеют горшки, обливные посудки,

Там — из липы ковши — эти точат внарок для поста –

В них я ставил потом голубые как день незабудки,

Что с рассыльным не раз присылала мне чья-то мечта.

Возвращались — и вечер кончался нельзя беззаботней,

Как обычно у нас завершались тогда вечера:

Чай в семейном кругу, звон от всенощной, вешний, субботний,

Лёгкой юности сон и любовные сны до утра.

из цикла «Барокко»

Оливковое дерево

Старая ты, старая олива!

Меж сестёр, серебряных олив,

Поневоле стала сиротлива,

Их на триста лет опередив.

Приподняв твои печали вдовьи

На пустынный ветра произвол,

Расщепился в две ноги слоновьи

Пепельный, в сухих морщинах ствол.

Но ещё, забывшись, ливней просят

И цветут как бы изподтишка,

И в усердьи крайнем плодоносят

Три твоих ещё живых сучка.

И не видно, как за ливнем следом,

И таясь, и млея, и спеша,

Закипает юношеским бредом

Древняя древесная душа.

Фонтан Треви

Плески, выплески, блёстки и блески,

Через камни, в камнях, из камней,

Брызги, дребезги, всплески и плески

В ноги женщин, в ноздри коней.

Днём и ночью трепещут, блещут

Водопады пленной струи,

Белый мрамор полощут, плещут