Избранные творения

Палама Святитель Григорий

Это же говорит и Великий Василий: «То, что движимо Духом Святым, стало движением вечным, живым, святым; со вселением в него Духа, человек получил достоинство пророка, апостола, ангела, Бога, будучи раньше землей и пеплом» [41] . И кроме того: «через Духа Святого приобщение к благодати Христовой, помазание, чтобы стать чадом света, причастие вечной славы» [42] .

А божественный Григорий Нисский говорит: «человек выходит из своей природы: смертный становится бессмертным, тленный становится нетленным, временный становится вечным и человек становится весь Богом, ибо удостоенный стать сыном Божиим, он будет полностью иметь в себе достоинство Отца» [43] .

41

Adv. Eunom. 5 (РG 29, 769В), св. Василию приписано по ошибке.

42

De Spiritu Sancto, 15 (РG 32, 132В).

43

«De beatitudinibus», Oratio VII (РG 44, 1280С).

Таковы

все боговидные мужи, — как боги по благодати. Но эта благодать не по благодати нетварна, ибо в таком случае она была бы благодатью благодати, которая в свою очередь была бы даром другой и таким образом происхождение не прекратилось бы до бесконечности. Благодать, стало быть, действительно нетварна. Ибо если позволить безумствовать суемудренному, говорящему, что эта благодать есть природный образ и принимая во внимание, что и из этого происходят многочисленные и страшные ереси и что, опять по божественному Максиму, «ничто из бывающего по природе не производит обожения» и «что обожение ни в каком случае не есть увенчание природной возможности» [44] , то ты поэтому сохраняй доброе предание отцов о том, что божественная благодать нетварна, как действие природы Божией и, по святому Исааку, «слава Его природы» [45] .

44

Ad Thalass. 21 (321А).

45

Слово 72, изд. Никифора Феотоки, Лейпциг, 1770, стр. 415; переиздание Специери, Афины, 1895, стр. 281.

А когда кто говорит, что только Бог нетварен, он этим обнимает и все Его природные энергии.

Что же ещё нужно искать и разделять? Но этот суемудрый человек, посвященный в бездны сатанинские и нечестиво воображающий, что божественные действия тварны, лукаво провозглашает, что есть только единое нетварное Божество, — одна только божественная природа, что было бы приемлемо для тех, кто плохо знает Писания. Он доказывает, что божественные действия тварны и особенно боготворящая благодать Bcecвятого Духа, злочестиво отделяя её от сверхсущественной Природы.

13. Итак, заметив такое его лукавство, мы никак не согласились с его доводами, но скорее предпочли не говорить ничего до точного исследования, а пригласили его на собеседование, дабы благочестивый образ мысли сталь ясен. Но он испугался и даже, поверь, не посмел в присутствии многих и пробормотать ничего. А если теперь он клевещет против нас самих по этому поводу, то он тем самым доставляет нам радость и большую награду на небесах. Потому-то мы и говорим Тому, Кто нам это обещал: «не вмени ему этого греха», хотя мы и страдаем от причиняющих нам вред. Почти все находящиеся здесь засвидетельствуют, что это так.

И вот, после нашего путешествия на Святую Гору, где мы и составили Томос в семи главах, отвергающий то, что он написал против православных, подписанный преподобнейшим Протом, игуменами, избранными старцами и преосвященнейшим епископом Иерисским, когда все согласились с нами и объявили, что не примут в общение несогласного с нами, кто бы он ни был [46] ; после этого всего нам надо было тотчас же отправиться во град Константинов. Но, во-первых, мы подумали, что Бог отцов наших воздвигнет и там тех, кто будет говорить в их защиту; затем я сказал сам себе: дадим этому несчастному время вздохнуть немного в своих пустых надеждах, дабы не стать ему самоубийцей. И действительно, когда он был здесь лично и говорил, я услышал, как он несколько раз был в опасности лопнуть от бессилия и гнева. Когда я, сжалившись над ним, сказал ему, что нет ничего другого, что заставляло бы нас резко спорить с ним, кроме того, что он обвиняет монахов в ереси и, что если он откажется от этого, а также и от своих писаний по этому поводу и скажет, что он более не исповедует убеждений противных им, то спор прекратится, ибо нам мало дела до него. Вот что я сказал ему. Он согласился и обещал это сделать.

46

Здесь имеется в виду «Святогорский Томос» (РG 101, 1225–1236).

Когда же Великий Управитель [47] намеренно присутствовал с нами, то Варлаам начал утверждать, что он изменил свои писания против монахов и что, прежде всех, он скоро покажет мне сделанные изменения, и если мне покажется, что они нуждаются в каких–либо дальнейших переделках, так чтобы уже никому не быть в обиду, он подчинится и переделает. Ибо тогда он ещё не был откровенным и не бесновался против меня. Но это он обещал, а написал то, что ты видишь, и вместо того, всецело напал на меня лично. Это писание и мы имеем при себе и допрашиваем его, как бы захваченных в плен иноплеменников. Но у меня не хватит времени рассказывать то, что между тем

произошло, и каким образом ему не удалось убежать из моих рук. И вот он теперь ясно показал на деле, что тот человек, кто прямо вступит в спор и окончательно разобьет эти лукавые писания, тот проявит к нему большую милость. Ибо этот человек покоя не получит, подвергаясь их нападкам и предвидя, что некоторые имеют против него дурные намерения.

47

Звание «великаго управителя» принадлежало тогда некоему Глабе, одному из четырех верховных судей империи, имеющих голос не только в государственных, но и в церковных делах (см. Кантакузин «История», изд. Боннское II, 91; Томос 1341 года (РG 160, 679–680); Miklosich–Мuller «Acta et Diplomata» I, 177).

14. Задержи мне, поэтому его лукавые писания и их автора, потому что он убежит, узнав, что я иду. А приду я, если изволит Бог, с державнейшим и святым нашим самодержцем, чтобы сокрушить в словах этого человека и исцелить. Больше же всего, однако, приходится мне теперь удивляться, как он обманул нас, когда сам, пойманный в написанном или высказанном новшестве, он воздвиг против нас обвинение в двубожии. Ты хорошо знаешь, что с самого начала, прежде встречи с нами и до конца, он говорит именно так: «если вы утверждаете, что кто–либо, теперь или в прошлом, видит Бога в свете, а Бог невидим, то значит, существуют два Бога и Божества, — видимый и невидимый, нисходящий и вышележащий». Ему кажется, что тогда мы будем говорить верно, когда мы скажем, что свет осиявший апостолов на Фаворе, и подобные ему освещение и благодать, есть либо тварный призрак, видимый при посредстве воздуха, либо создание воображения, низшее в отношении к мысли и вредное всякой разумной душе, как происходящее из воображения и чувств; одним словом символ, — о котором нельзя сказать, что он принадлежит к вещам существующим или созерцаемыми вокруг чего–либо, — который иногда призрачно является, но никогда не существует, ибо не имеет совершенно бытия.

Но мы не так были научены. Вот что мы говорим: если кто–нибудь покажет, что мы вносим какое–либо новшество нашими писаниями, или же пишем и мыслим что–либо чуждое тому, что говорили и знали отцы, то мы примем его как исправителя наших невольных заблуждений и отнесемся к нему с возможной радостью. И если кто захочет злословить нас и вредить нам, даже если мы согласны со святыми, то мы и это согласны перенести, лишь бы быть нам в общении со святыми, получая благословение и блаженство в Боге. Но мы не согласны перестать говорить против того, кто обвиняет их. Ибо знай, что против святых поднята брань и воздвигнуто обвинение в двубожии, ибо суемудрый думает вывести такое заключение из того, что святыми было сказано. И желая ввести в заблуждение своих слушателей, он находит предлог для своих слов то у безымянного писателя, то у одного из нас, то у кого–нибудь из древних еретиков. Итак, никто из страха да не избегает мнимого обвинения, ибо сам будет наказан, вычеркнув себя из согласия и божественного лика святых и накажет того, кого безрассудно убедит выйти из этого лика и омрачить дивное согласие, внушив ему немалую дерзостъ.

(1) Ps. Bas. Hom. « , ».

Диспут с хионами

Записано самовидцем врачом Таронитисом.

Пришли Хионы «по повелению Эмира», как сами сказали, «дабы спорить с митрополитом Солунским». Они боялись, однако, начинать диспут пред ним и прежде всего они пытались склонить меня, епископа и друзей Эмира, чтобы не могло быть конфронтации по сему вопросу. Будучи неспособными достигнуть сего, они попытались опять склонить нас хотя бы к тому, чтобы дебаты такие не были пред Эмиром, в чём и преуспели. И он (Эмир) назначил число чиновников и некоторых из так называемых Палапанов. Эти люди пришли с Хионами в место, где был митрополит. Так мы сели вместе и Хионы начали длинные речи. Главная мысль их разговора была в следующем: «Мы научены десяти заповедям, которые принёс Моисей, высеченными на каменных скрижалях. Мы также знаем, что Турки имеют такие же. Оттого мы оставили веру, которую имели раньше, пришли к ним и стали Турками тоже».

Чиновники тогда попросили Митрополита ответить и он начал такими словами:

«Не должен я отвечать теперь, потому что кто есть я, в сравнении с высотой и величием Соборной и Апостольской Церкви моего Христа, чтобы пытаться защищать её? я лишь малая часть её и почти ничто. Во–вторых, эти чиновники, кои сидят как судьи, поддерживают противоположную сторону и для прилежит мне надеяться, что они отзовутся [душой] на подтверждения веры, которые есть Богодухновенные Писания и особенно книги Пророков? В–третьих, я содержусь в заточении и я знаю по примеру Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, Которые будучи обвиняем, даже когда был спрошен, не отвечал ничесоже. Однако, так как это приказ великого Эмира, и я постигая, что Бог даровал ему право знать то, что должен знать владыка, ибо поскольку долг слуги или любого обычного человека в том, чтобы знать одну веру и знать просто, необходимо для того, кто имеет многие народы под властью своей, знать обо всех верах в точности — ради этого я желаю говорить про нашу веру, всё что слово Божие подаст мне когда я отверзу уста свои. И делая это я не буду отвечать Хионам. Они, как я слышал о них до сего времени и из того, что я услышал от них сейчас, скорее иудеи, но не мусульмане; моя же речь сейчас не к иудеям.