Избранные записи

Гришковец Евгений Валерьевич

Подслушал разговор там же, на острове Хейса. Разговор был о том, что в середине прошлого года на станции ещё был гидролог, но он пошёл по своим делам без ружья и без собаки, и его съел медведь. Теперь тот, кто говорил, исполняет, помимо прочих, и обязанности съеденного. По этой причине он принял решение остаться ещё на зимовку потому, что ему идёт и двойная зарплата. Вот такие арктические будни и праздники.

Не знаю, что ещё сказать сегодня. Хочу потихонечку начать собирать вещи, чтобы освободить каюту. Вечером за ужином открою и разолью всем по капельке водку, что нашёл в Русской Гавани. В письме, которое прилагалось к бутылке, было чётко и ясно написано: «Выпейте за тех, кто в море». Надо успеть это сделать,

чтобы этот тост относился и к нам.

Завтра ступим на архангельскую землю и разлетимся, разъедемся по домам, но ещё несколько дней всех будет покачивать. У всех на некоторое время появится та самая морская походочка. А ночью, в постели, покачивать будет сильнее. Но это быстро пройдёт. Дня три – максимум четыре.

Сейчас 13.20 по московскому времени. Заканчиваю своё последнее письмо с борта «Профессора Молчанова», однако арктический дневник ещё не закончен. Продолжу его дома, в рабочем кабинете, как настоящий полярный путешественник, вспоминающий высокие широты. Две недели плавания не брился, чтобы вернуться домой этаким Хемингуэем.

1 августа

Продолжаю вести дневник экспедиции. Вчера был трудный день, потому что последний день экспедиции – всё ещё экспедиция. Рано утром прибыли в Архангельск, и нужно было покидать борт «Профессора Молчанова». А в Архангельске стояла жара, влажная, безветренная и пыльная.

Торжественной встречи не было. Нас никто толком не провожал, никто и не встречал. Наверное, для Архангельска это обычное дело. За кем-то из архангелогородских членов экспедиции родственники или друзья заехали на машинах. Мы коротко попрощались, и они разъехались. Экипаж был чем-то занят. На корабле всегда масса дел и занятий. Представители судовладельца ходили с какими-то бумажками, что-то подписывали. Экипаж с нами тоже простился коротко и быстро. Для них это обычное дело, скольких людей они принимали у себя на борту и так же прощались навсегда. Те, кому нужно было отправляться в Москву и Санкт-Петербург, погрузились в автобус и поехали в центр Архангельска, чтобы как-то убить время до авиарейса.

Теперь я понимаю – не в полной мере, но понимаю – ту потерянность, которую испытывают люди, возвращающиеся с гор или из арктико-антарктических экспедиций.

Когда несколько раз возвращался из Африки, я ничего подобного не испытывал. В Африке тоже было немного людей, и мы находились в удивительных и невиданных мной прежде условиях. Но суровыми, при всей экзотике и даже опасностях, те африканские места, которые мне довелось посетить, я назвать не могу. И в Африку я ездил все-таки за радостью, за удовольствием и даже счастьем. Там я был туристом. А вчера я вернулся из экспедиции, это совсем другое. И хоть я не занимался научной деятельностью, да и не мог ею заниматься, не оставался на далёкой полярной станции, не провёл там зимовку, не был тем, кто обеспечивает в экспедиции безопасность людей во время высадок и исследований… Но всё же я в экспедиции работал. Я вёл её дневник. И значит, не просто так находился среди её членов.

По Архангельску я решил прогуляться, в то время как большинство остались пообедать. В жаркий день я в Архангельске ещё не бывал. Прошёлся по городу, по знакомым уже по прежним приездам местам. Шёл и понимал, что вижу всё совершенно не так, как видел раньше. И не я один так видел. Когда мы ехали по городу на автобусе, все, кто сидел у окон, рассматривали всё, будто видели город в первый раз. Мы рассматривали людей, читали вывески, удивлялись шортам, коротким юбкам и высоким каблукам. Все это было напрочь забыто во время экспедиции, хотя мы пробыли вне городского контекста каких-то тринадцать дней.

Мне кажется, я даже после службы так сильно не удивлялся городской жизни, так мне не бросалось в глаза все её странное, нелепое устройство. Вся её неприглядность.

Особенно

впечатляло то, что людей очень много, никто ни на кого не смотрит и не хочет смотреть. Не надо это людям. На борту во время экспедиции каждый человек был значим. Не все друг другу были симпатичны, не все были друг другу интересны. Были раздражения, неприятные разговоры, были люди, с которыми мы почти не разговаривали. Но все были значимы, ведь нас было немного. Каждый так или иначе имел своё место, значение и влияние. Здесь же люди просто шли по улице, и их было не счесть. Они появлялись в поле зрения и почти моментально из него исчезали.

Я прогулялся по пешеходной улице. В Архангельске есть пешеходная улица, на которой стоят характерные для северной архитектуры конца позапрошлого и начала прошлого веков дома. Дома скромные. Тем и хороши. Как мне сказали, их отчасти перевезли из других мест и тем самым создали некий ансамбль исторической улицы. Какие-то смотрятся получше, какие-то похуже. Но в целом все сделано плохо или, скажем, плоховато, и после прекрасных (особенно нетронутых человеком) арктических пейзажей это было остро видно, прямо бросалось в глаза. До экспедиции я этого так четко не замечал. И понимаю, что, вернись я из Парижа или Вены, контраст был бы не столь сильным.

После ещё оставшейся в Арктике кристальной чистоты всё видно как через чистейшую и самую точную оптику.

Я увидел, что за то время, пока нас не было, во дворах и вдоль центральных улиц посрубали репьи. Их именно посрубали, а не скосили, потому что репьи были выше человеческого роста. Я не шучу и не преувеличиваю, перед отъездом я даже фотографировался под репейниками, которые высились выше ёлок прямо возле исторических домов пешеходной улицы.

Вообще таких газонов и клумб, как в Архангельске, вы не увидите ни в одном областном центре страны. Я даже думаю, что какой-нибудь японец или англичанин может подумать, что эти клумбы создавал какой-нибудь известнейший норвежский или датский ландшафтный дизайнер. Так причудливо кочковаты и клочкасты архангельские клумбы даже на его главной пешеходной улице. Англичанин или японец не сможет поверить, что пыльные проплешины, сорняки и жалкие цветочки в центре города – не результат чьего-то необычного и продвинутого дизайнерского решения. Таких репейников японцы сроду не видали, англичанин же решит, что эти мощные, огромные растения – результат долгой и упорной селекции…

После арктических нежных мхов, после крошечных и прекрасных островков цветов камнеломки и арктического мака, которые проросли даже на жутких свалках, оставленных заполярными воинскими частями, и которые даже этим свалкам смогли придать какой-то печально-философский вид, архангельские клумбы и наскоро скошенные газоны, сплошь поросшие не газонной травой, а каким-то бурьяном и сорняком, выглядели немыслимо уродливо.

Я удивлялся, зачем это всё скосили – так стало же ещё хуже! Пни репейников и на разной высоте срубленный сорняк выглядят хуже диких зарослей. К тому же в основном срубленные и скошенные растения так и остались сохнуть на месте. Пусть дикие, но живые зелёные заросли выглядят лучше, чем то, что получилось.

А ещё на единственной пешеходной улице Архангельска среди деревянных домов строго напротив довольно красивого здания строительного техникума построено отвратительное, несуразное и безобразное жилое строение. Оно построено из красного кирпича, вне всяких стилей и традиций, явно со всеми возможными нарушениями не только закона, здравого смысла, но и технологий. По всему фасаду проступили белые разводы соли. Я спросил, кто это построил. Мне спокойно ответили: один депутат. Я спросил, неужели не было возмущений и протестов? Мне сказали, что были, но дом стоит. Построили его недавно… Особенно символично, что он стоит прямо напротив строительного техникума. Мол, смотрите, ребята, и учитесь.