Издержки хорошего воспитания
Шрифт:
Строй этих мавзолеев разрывал маленький сквер; там посреди травяного треугольника стоял десятифутовый Натан Хейл [36] с руками, стянутыми за спиной каменными путами, и наблюдал за великим блефом над неторопливой Миссисипи. Крест-авеню и блеф бежали бок о бок, но никогда не встречались лицом к лицу, и она, казалось, даже и не знала о нем, отвернув от него фасады своих домов. Через полмили улица стала выглядеть новее, она рискнула обрядиться в аляповатую лепнину, устроить террасы на лужайках и попытаться с помощью долгой и последовательной отделки придать гранитным
36
Натан Хейл (1755–1776) — герой американской революции, первый американский шпион. Был схвачен и повешен англичанами.
37
Малый Трианон — небольшой дворец в Версале, построенный Людовиком XV для маркизы де Помпадур.
Позади приземистые коринфские колонны храма Христианской Науки, позади квартал заброшенных костлявых чудищ из угрюмого потемневшего красного кирпича — неудачный эксперимент конца девяностых, и вот мимо побежали новенькие, на этот раз ярко-красные, кирпичные дома с белой отделкой, черными чугунными оградами и живыми изгородями вокруг цветущих лужаек. Эти — мимолетные, исчезающие, преходящие — наслаждались мигом своего расцвета, чтобы после, когда придет черед, выйти из моды и доживать под луной, как доживают сводчатые развалины в центре или колоннада из песчаника в старой части Крест-авеню.
Внезапно крыши стали ниже, сузились участки, дома съежились и превратились в бунгало. Они захватили последнюю милю улицы до поворота к реке, где горделивая авеню заканчивалась у подножия памятника Челси Арбутноту. Арбутнот был первым — и едва ли не последним — здешним губернатором англосаксонских кровей.
За всю поездку Йенси не проронила ни слова, все еще подавленная вечерним происшествием, но свежие порывы северного ноябрьского воздуха дарили ей необъяснимое умиротворение. Йенси подумала, что надо бы завтра забрать из кладовки шубку.
— Где это мы?
Автомобиль замедлил ход, и Скотт с любопытством посмотрел снизу вверх на величавую каменную фигуру, проступающую так явственно в ломком лунном луче: одна рука покоится на книге, а указательный палец другой с символическим укором вперяется в строящееся неподалеку здание.
— Это конец Крест-авеню, — сказала Йенси, повернувшись к нему, — нашей парадной улицы.
— Музей курьезов американской архитектуры?
— Что?
— Да ничего, — пробормотал он.
— Надо было вам объяснить. Я забыла. Мы можем прогуляться по речному бульвару, если хотите, или, может, вы устали?
Скотт заверил ее, что он вовсе не устал — ни в малейшей степени.
Ведущая на бульвар бетонная дорога запетляла под сумрачными деревьями.
— Миссисипи — как мало это теперь для вас значит, — вдруг произнес Скотт.
— Что? — Йенси огляделась. — Ах, река.
— Думаю, что когда-то для ваших предков она была очень важна.
— Мои предки не отсюда
— О, — вежливо впечатлился Скотт.
— Здесь родилась моя мать. А отец покинул Балтимор из-за слабого здоровья.
— Вот как…
— Конечно, теперь-то он свой в этом городе, — снисходительно добавила она, — как и везде, впрочем.
— Безусловно.
— Только вот я хотела бы жить на востоке и никак не могу уговорить отца переехать. — Она замолчала.
Во втором часу ночи бульвар почти совсем опустел. Изредка два желтых диска всходили над холмом, постепенно принимая очертания припозднившегося автомобиля. В остальном Скотт с Йенси были совершенно одни в непрерывно летящей мимо темноте. Луна спряталась.
— Когда дорога снова приблизится к реке, давайте остановимся и посмотрим на нее, — предложил он.
Йенси про себя усмехнулась. Ну конечно, это предложение было сказано на том самом наречии, которое один ее приятель именует «международным языком любовных ласк», и в переводе означало, что дело идет к поцелуям. Она обдумала сложившуюся ситуацию. Этот мужчина не произвел на нее особого впечатления. Он был красив и, вероятно, обеспечен и жил в Нью-Йорке. Он понравился ей еще во время танцев, и к концу вечера симпатия ее усилилась, но потом это происшествие с отцом, его устрашающее появление, будто ледяной водой окатило ее и смыло робкое тепло. А теперь кругом ноябрь, и ночь холодна. По-прежнему…
— Хорошо, — неожиданно согласилась она.
Дорога раздвоилась. Йенси свернула и остановила машину на открытой площадке высоко над рекой.
— Ну и? — Ее голос прозвучал требовательно в глубокой тишине, нахлынувшей после того, как смолк мотор.
— Благодарю.
— Довольны?
— Почти. Не совсем.
— Почему?
— Я вам отвечу, подождите минуту, а почему вас зовут Йенси?
— Это семейное имя.
— Оно очень милое. — Он ласково повторил его несколько раз. — Йенси — так же обворожительно, как Нэнси, но все же не так чопорно.
— А как ваше имя? — осведомилась она.
— Скотт.
— Скотт, а дальше?
— Кимберли, забыли?
— Я не была уверена, миссис Роджерс представила вас так невнятно.
Возникла маленькая заминка.
— Йенси, — снова выговорил он, — прекрасная Йенси с темно-синим взором и ленивой душой. Знаете ли вы, почему я не совсем удовлетворен, Йенси?
— Почему?
Она неосознанно приблизила к нему лицо, и по тому, как приоткрылись ее губы в ожидании ответа, он догадался, что ему даровано согласие.
Не спеша он наклонился и приник к этим губам.
Он вдохнул, и оба испытали своеобразное облегчение — освобождение от неловкости, от необходимости обыгрывать все остальные условности этого жанра.
— Благодарю! — произнес он точно так же, как в первый раз, когда она остановила машину.
— Теперь вы довольны?
Синие глаза рассматривали его, не улыбаясь.
— В какой-то мере, конечно, но никогда нельзя сказать определенно.
Он снова наклонился к ней, но она увернулась и включила зажигание. Было уже поздно, и Йенси почувствовала, как подступила усталость. Цель эксперимента была достигнута. Он получил то, о чем просил. Если ему понравилось, он попросит добавки, и у нее снова появится преимущество в игре, которую она начала, как оказалось.