Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать

Слаповский Алексей Иванович

Не ходя на работу, Емельянов понял, что не так уж и любит ее. Он любит там скорее свой стол у окна и чахлый тополь за окном, любит свою чайную чашку с дурацкими пальмами и трещиной возле ручки, любит тихий шум кондиционера и разные разговоры с коллегами о разных пустяках. И даже не любит — привык к ним.

Через три дня Емельянову уже казалось ужасным и унизительным воспоминание о том, что совсем недавно он безропотно влезал в переполненный вагон метро и даже умудрялся радоваться, если попадал в такой закуток, где можно почитать книжку.

Ко всему, что предстояло сделать, он приступал теперь

с ясным и простым вопросом: действительно ли мне этого хочется, действительно ли мне это надо? Или это заявляет свои права всего лишь комплекс вины, который может возникнуть от бездействия?

Вот я почти не пью, говорил себе Емельянов. Почему я не пью? Не нравится? Нравится. Похмелья боюсь? Не такое уж оно у меня и сильное. А вот комплекс вины появляется автоматически. Дескать, выпил, время потерял, организму навредил. Ну, потерял, навредил, что дальше? Кому нужны твое время и твой организм?

И Емельянов начал выпивать, а потом и просто пить.

В результате появилось то, чего раньше не было: довольно тяжелое похмелье. Но зато с чувством вины справился: его не было.

Наша история, господа реципиенты и доноры, как тепловоз: медленно разгоняется, быстро едет, а к финалу мчится стремительным экспрессом, и факты дальнейшей жизни Емельянова сейчас, не удивляйтесь, будут мелькать, как шпалы под вагоном.

Через месяц у Емельянова закончились деньги.

Он сдал квартиру на год вперед многодетному кавказскому семейству, взяв деньги сразу, и зажил в облюбованном им заранее подвале собственного дома.

Его почти сразу же обокрали, о чем он не особенно тужил: появились новые друзья и подруги, с ними он бродил в окрестностях местного рынка, обходил мусорные баки и каждый день был и сыт, и пьян. Он стал бомжем. И тот, кто этому не верит, пусть задастся вопросом: а откуда берутся эти десятки тысяч бомжей, бродящих по российским городам и весям? Думаете, все от пьянства и нищеты? А вы попробуйте поговорить с ними, узнаете удивительные вещи. Я лично знаю троих: бывшего солиста балета, бывшего главного инженера большого предприятия и бывшего, вообще невероятно, владельца нескольких продуктовых магазинов. Владельца сгубила игра в казино, зато первые двое стали бомжами, как и Емельянов, фактически принципиально, они сознательно превратились в современных дервишей.

Каждое утро, просыпаясь в тряпье у теплой трубы, Емельянов подозрительно прислушивался к себе: не копошится ли где-то в глубине души комплекс вины? Нет. Все молчало.

Однажды, когда он стоял с группой сотоварищей у пивного ларька, его кликнула женщина. Она была молода, красива, стройна. Продрав опухшие и гноящиеся глаза, Емельянов узнал: Виктория. Жена. Бывшая. (Не совсем: формально они не в разводе.)

— Это ты? — спросила Виктория.

— Я, — сказал Емельянов, а бомжи почему-то засмеялись.

Емельянов отошел от них, не приближаясь, однако, к Виктории, чтобы не слишком поразить ее — не видом своим, но запахом.

— А мы тебя обыскались, — сказала Виктория. — Дети с ума сходят. Я тоже ничего не понимаю. А ты вот где. Что ж. Я почему-то так и думала.

Емельянов молчал.

Виктория, пожав плечами, сказала:

— Это твой выбор.

И ушла.

И все рухнуло.

Нет, закаленный Емельянов не пустил в себя чувство вины

перед женой и детьми.

Но зато, как враг в тыловую брешь, проползло в душу чувство вины оттого, что он не испытывает чувство вины!

Защищаясь, словно опытный начальник гарнизона, Емельянов бросил все душевные силы против этого чувства. И добился успеха: чувство вины из-за отсутствия чувства вины исчезло. Но тут нападение с третьей стороны: стало терзать чувство вины за то, что он способен не испытывать чувства вины за то, что не испытывает чувства вины!

Поняв, что это заколдованный круг, Емельянов сдался.

Он сходил в баню, там вымылся, постригся, побрился, почистил одежду — и явился к Виктории.

— Я ненадолго, — сказал он. — Начну работать, буду снимать квартиру. А потом из своей жильцов выселю.

— Ладно, — сказала Виктория.

И вот он живет в бывшей семье уже полгода, восстановившись на работе, где его всегда ценили как специалиста, а случившееся посчитали психическим приступом, который с каждым может случиться.

…Чистя по утрам зубы не менее трех минут, кладя в кофе не две, а одну ложку сахара, не опаздывая на работу, запрещая себе тратить время на пустое телевизоросмотрение и постоянно ловя себя на комплексе вины по самым различным мелким и мельчайшим поводам, Емельянов вдруг понял, что испытывает от этого самого комплекса вины странное чувство не просто удовольствия, а — наслаждения.

Вот так вот.

Мораль, господа реципиенты и доноры, казалось бы, напрашивается сама собой: вроде того — не избавляйся от чувства вины, а учись ему радоваться.

На самом деле мораль проще. Она не вытекает из данного конкретного рассказа, но зато вытекает из опыта всей нашей жизни.

Нельзя человеку жить одному, вот и все.

Я же очень рад, что наконец написал этот рассказ; на самом деле мне с утра хотелось поваляться и посмотреть прогноз погоды по разным каналам, сравнивая и анализируя, потом прогуляться по соседнему парку на лыжах, потом не спеша выпить кофе и почитать… Но я знал: ничто не доставит мне удовольствия, я буду терзаться, что не сижу за столом и не пишу этот самый рассказ… Будто он кому-то нужен! Он даже мне самому не нужен, потому что я и без него все понимаю. Но — комплекс вины, проклятый комплекс вины. Просто жить не дает, скажу я вам.

Как Емельянов жизнь менял. Вторая попытка

Все мы, господа философы и товароведы, склонны время от времени спохватываться по поводу того, правильно ли мы живем. Замечено при этом, что спохватываются именно те, кто живет правильно, ибо тем, кто живет неправильно, спохватиться даже в голову не приходит. Это не умственный трюк, господа философы, и не пересортица силлогизмов, господа товароведы, судите сами: сама способность спохватыватьсяесть признак психической и социальной нормы, правильности, те же, кто вне нормы, спохватываться не способны, хотя им-то в первую очередь и надо бы спохватиться. Прогресс нравственный, господа философы и товароведы, обеспечивается теми, кто спохватывается, но зато прогресс остальной, т. е. технологический и т. п., движется не спохватывающимися и не сомневающимися, такое вот противоречие, такое единство и такая борьба противоположностей.