Изгнание из рая
Шрифт:
Дома Гриша познакомил критиков с Дашунькой. Удивление, восторг, остолбенение.
Долго мыли руки, сели за стол, застеленный чистой накрахмаленной скатертью (Дашунька хотя домашним хозяйством и не увлекалась, но, когда нужно, могла утереть нос кому угодно!), Гриша поставил посреди стола граненую бутылку с перцем, зазвенел рюмками.
Кто бы отказался в ожидании жирного борща, карасей в сметане, куриной печенки на сале, вареников с вишнями и медом? Гриша плеснул себе на дно, гостям — полные рюмки, позвал и Дашуньку,
— За успех всех безнадежных дел!
Критики вмиг опустошили рюмки и уже смотрели на граненую бутылку снова, Дашунька воскликнула: «Ой, моя сковорода!» — и побежала на кухню. Критики налили уже сами. На кухне зашипело со страшной силой. Критики выпили без тоста и без задержки, хорошо зная, что закуска появится непременно, если не после второй, то после третьей. Подчеревный, заранее смакуя, как он обыграет в своих научных трудах проблемы мифотворчества с колхозным быком Мификом, принялся объяснять роль, значение и происхождение закуски.
— Закуска — это могучий фактор истории, должен вам сказать, — выпивая третью рюмку, разглагольствовал он. — Если хотите, она помогала завоевывать государства. В восточных деспотиях существовал целый ритуал закуски перед обедом. От персидских царей его переняли турецкие султаны. Римляне, которые в походах не разрешали себе излишней роскоши, все же не садились есть, не закусив перед тем круто сваренными яйцами.
— Мы с Дашунькой кур не держим, некогда с ними возиться, — сказал Гриша, — так что яиц я вам не предложу. У нас любят закусывать салом или раками. Раки и сало — залог здоровья. Но сала нет, потому что кабана я еще не колол, а раков не наловил, поскольку вы нагрянули неожиданно, без предупреждения…
— На Востоке очень популярны жареные баклажаны и холодный бараний мозг, — не унимался Подчеревный.
— Дашунька ученый зоотехник, а не агроном, потому мы баклажанов не разводим, — снова объяснил Гриша, — а баранов вы не найдете и в области, так как у нас зона индустриализации способов развития животноводства, а к барану индустриализацию применить еще никому не удавалось. Так что бараньих мозгов не будет.
Такие заявления не очень и разочаровывали гостей: бутылка была высокая и емкая, а на кухне с каждой минутой шипело все сильнее и сильнее.
Ни Слимаченко, ни Подчеревный при всей глубине их научного мировидения не могли догадаться, что шипело на кухне не сало, не масло, не мясо, а обыкновеннейшая вода, которую Дашунька, твердо выполняя Гришино указание, щедро лила из кружки на раскаленную сковороду, лила умело, с нужными паузами, не одинаковыми порциями, — вот тебе полнейшее впечатление, что жарят полкабана, и не меньше!
Когда же в бутылке не осталось даже двух перчинок (их проглотил Слимаченко), а шипение на кухне достигло, как говорят, апогея, Гриша незаметно оглянулся — и в тот же миг в хате появился дядька Обелиск и закричал:
— Товарищ
— Зинька Федоровна — это председатель колхоза, — объяснил членам комиссии Гриша, поднимаясь из-за стола. — Давайте, чтобы не терять времени, подскочим к сельсовету.
— А как же будет с этим… с этим самым? — пожевал свои усы Подчеревный. — Мы тут про закуски, а…
— Пообедать надо, — категорично заявил Слимаченко. — Я привык обедать.
— Я тоже привык, — сказал Гриша. — Когда никто не мешает. Но обедают все, а проверяет коз кто? Только доверенные люди. У нас нет времени на рассиживание за обедом, там нас ждут.
Критики неохотно встали, еще неохотнее выходили из дома, сопровождаемые соблазнительным шипеньем, Подчеревный замялся было, чтобы попрощаться с хозяйкой, но Гриша не дал сделать и этого, объяснил, что тут не до церемоний.
Однако на дворе, когда в распаренные головы ударило жгучее солнце, а кишки заиграли такие марши, что услышал даже привычный к голоданию у своей Феньки дядька Обелиск, критики объявили забастовку, на мотоцикл садиться отказались и заявили, что хотят пройтись пешком с товарищем исполнителем.
— Пешком так пешком, — не стал возражать Гриша и поехал в сельсовет один.
А Подчеревный и Слимаченко, окружив дядьку Обелиска с двух сторон, закричали в один голос:
— У вас тут какое-нибудь кафе, или столовая, или что-нибудь такое есть?
— Да есть кафе у тетки Наталки.
— Ведите нас туда поскорее!
— Можно было бы на мотоцикле, — сказал Обелиск.
— Мы не хотели беспокоить председателя. Ведите!
Обелиск повел их к Наталкиному кафе, но на двери висело объявление: «Закрыто на переучет».
— Задняя дверь здесь есть? — спросил Слимаченко.
— Да где?
— А боковушка?
— Да какая? У нас все уничтожено как класс.
Критики посмотрели друг на друга немного растерянно.
— Где ваш сельмаг?
— Ведите в сельмаг!
На дверях сельмага было написано: «Закрыто по случаю поездки за товаром в райцентр».
— Где у вас тут можно перекусить? — спросил Слимаченко дядьку Обелиска.
— А где? Все в степи, никто борща не варит. Разве ж что в детском саду.
— Ведите!
В детсаду голодным критикам объяснили, что обед давно уже прошел, а ужинают дети дома. Продуктов никаких не держат, чтобы не портились.
— Та-ак, — покусал губы Слимаченко. — Говорил я, не надо было сюда ехать, так и не надо было. Какие тут у вас ближайшие населенные пункты?
— Морозо-Забегайловка — девять верст, — спокойно ответил Обелиск.
— А ближе?
— Зашматковка — семь верст.
— Как туда идти?
— А вон через ту гору, мимо склада ядохимикатов…