Изгнание в рай
Шрифт:
– Если партер, то минимум две стипендии, – мгновенно отозвался Акимов. – За один билетик. Плюс буфет, цветы…
– И костюма у меня нет, – пробормотал Томский.
– Да у тебя ничего нет, – хмыкнул Сева. – А красивые девки все хищницы. Сначала театр. Потом шубу потребует. Дальше – особняк. Ну ее в болото!
«Сдрейфит? Сдастся?»
– Но она такая… такая… – Технарь Томский тщетно силился подобрать эпитет.
– Она – женщина для богатого, – назидательно молвил Сева. – Выкинь ее из своей гениальной башки.
– Нет, – помотал головой друг. И прищурился: – Сколько, ты говоришь, этот чайник Пажитнов
– Да ну, о чем ты? Компьютерные игрушки – это ведь жуткий примитив! – горячо молвил Сева. – Ты создан не для них. А для чистой науки.
– Заткнись, – со счастливым лицом отозвался Томский.
…А через два месяца Настя выдала Акимову сто пятьдесят долларов.
Тот попытался вернуть ей полтинник:
– Забыла? Мы на сотню поспорили.
– Все я помню, – хихикнула девушка. – Но решила поступить математически. Бриллиант оказался в три карата, а не в два. Пять зеленых кусков стоит!
Что ж. Дурак – он и есть дурак. Почти весь свой гонорар на бабу спустил.
Впрочем, Мишкина широкая натура Севе была только на руку.
Миша Томский никогда не надеялся, что с ним будет жить женщина-совершенство.
В школе однажды попробовал объяснить про евклидово пространство самой красивой в классе девчонке.
Принцесса с колдовскими русалочьими глазами слушала внимательно. И даже похвалила Евклида за красивый афоризм: «К геометрии нет царской дороги». А к Томскому на следующий день подошли двое бугаев. Популярно объяснили ботанику, что его место – «последнее, возле параши». На память о разговоре у Миши остался глубокий шрам над бровью.
Впредь он общался лишь с теми девчонками, кто «свои парни», – в МИФИ подобных хватало.
И когда в его жизнь опять вошла красавица, очень долго ждал от нее обмана, подвоха. Что Настенька посмеется да бросит. Натравит на него очередных бугаев. Окажется глупой. Станет ему докучать. Тянуть деньги. Раздражать.
Однако лапонька оказалась не только телом прекрасной – еще и душою само совершенство. Никогда ничего не просила (бриллианты он сам дарил). Вела хозяйство, держала себя в форме. Постоянно повторяла: «Ты умный, ты скоро добьешься успехов – просто неописуемых!»
Поспорили единственный раз: когда Михаила позвали на работу в корпорацию «Microsoft», а он отказался.
– Но почему? – искренне удивилась Настенька.
– Не хочу институт бросать. У меня докторская, студенты…
– Зачем тебе диссертация? – Она прижалась к нему. – Ты и так гений.
Он не стал объяснять, что фундаментальную физику невозможно освоить по наитию. А если начнешь работать на американцев, времени сидеть в библиотеке не останется. Крепко стиснул милую в объятиях:
– «Microsoft» – это клетка. Пусть золотая. То ли дело наша с Севой маленькая, но перспективная фирма.
– Вы процветаете, пока кризиса нет, – проявила здравомыслие девушка.
– Не волнуйся. – Томский чмокнул ее в очаровательный носик. – Сама говоришь: у меня мегамозг. Не пропадем. Даже в кризис.
Будь Томский один – он по-прежнему занимался бы тем, что нравилось. Писал докторскую, преподавал. Питался бы хлебом, запивал кефиром. Но (коли встречает тебя по вечерам самая прекрасная в мире женщина) приходилось ей обеспечивать: дорогой фитнес-клуб, путешествия, обновки.
Настенька мягенько, будто кошечка, пыталась его подталкивать в сторону светской жизни.
Кое в чем преуспела. Они жили на Рублевке, недалеко от Москвы – снимали в Барвихе дом, на участке с ландшафтным дизайном, вековыми соснами и бассейном. Оба ездили на хороших машинах. Изредка Михаил покорно сопровождал Настю на премьерах и тусовках – в жестком, отглаженном костюме и шелковом галстуке. А сидеть у камина, пить виски, курить сигары его даже заставлять не надо было.
Но приручить лесного зверя не удается никому. Томский по-прежнему комфортнее всего себя чувствовал один, в бардаке и безмолвии кабинета. Растянутые верные треники выбросить не давал. Привычки тоже сохранил плебейские. Чай (особенно если работал) прихлебывал с громким чмоканьем. Ногти грыз. А лощеным супермаркетам, куда водила его Настя, предпочитал забытый богом рыночек в стороне от правительственной трассы. Специально по дороге домой сворачивал с Рублевского шоссе на плохонькую дорогу и делал крюк в десять километров.
Считал, именно на том базарчике – настоящая модель России. Свежесть имеет привкус гнили. Улыбка всегда готова взорваться скандалом. А то, что натурально и вкусно, обязательно при этом убогое, кособокое, грязное.
Михаил покупал у бабулек свеколку, капусту домашнюю, квашеную. Слабенькие парниковые огурцы, зеленый лучок. Сметанку, молоко. (Настя очень сердилась, что пьет его Михаил не кипяченым. Упоминала сальмонеллез и еще какие-то страсти.)
Томского – оригинала на «Линкольне» – на рыночке знали, любили. Предлагали товары наперебой. А ему частенько становилось стыдно за собственную успешность, благополучность. И хотелось каждой старушке в штопаных одежонках подкинуть деньжат. Не за товары – просто так.
Но он сдерживал глупые порывы – спасибо Севке.
Друг (а теперь и партнер по бизнесу) всегда учил: «Деньги, брат, раздать – дело нехитрое, любой сможет. Но как сделать, чтобы тебе потом на шею не сели?»
Михаил несколько раз брался помогать совсем дальним родственникам (тетка к тому времени уже умерла). Деньги в какие-то фонды переводил, в благотворительных аукционах за лоты боролся. А Севка потом выяснял, рассказывал, как люди его помощью распорядились. Что брат троюродный (клялся, что на операцию нужно!) в больницу почему-то не лег, зато приладил к дому пристройку. А главарь известного добродельного фонда отправился за счет собранных средств на международную конференцию по проблемам сиротства. Причем полетел бизнес-классом.
Потому Михаил – когда покупал у старушек – проявлял лишь минимальное благородство. Сдачу с крупных купюр не брал. Но круче никак не блажил, и даже в разговоры не вступал, чтобы жалобить не начали.
Но сегодня молочница прицепилась, будто репей:
– Мил-человек, купи, вон, у девчонки лукошечко!
И головой мотает на соседний прилавок. А там – смех! – очередной «натуральный продукт». Плетеные корзинки – убогие, кособокие, соломой щетинятся. Торговка под стать: курносая, в платочке. Но товар нахваливать взялась залихватски: