Изгнание
Шрифт:
— Прошу хотя бы два аэроплана, ваше превосходительство, желательно «хэвиленды», — сдерживаясь, сказал ему в спину Слащев.
Врангель не ответил, и Слащев, тихо матерясь, двинулся следом. Свитские офицеры еле поспевали. И каждый понимал: между главнокомандующим и командиром 2-го корпуса произошла размолвка, которая, конечно же, положит начало целой серии новых размолвок, а учитывая характер обоих — сулит и нечто большее, открытую ссору и долгую борьбу, быть может, которая неизвестно еще в чью пользу кончится, но уж совершенно точно принесет вред армии...
— Ну, капитан Белопольский, теперь держитесь, — обратился к Андрею тучный полковник. — Теперь ваш осатанеет:
— А я мэчтал вэчерком мэстный тэатр пасэтить, — сказал тонкокостный, стройный, как девица, диковатого вида горбоносый капитан в черкеске с двумя Георгиями. — Тэатр пэкантной камэдии.
— И что там дают, Николас? — спросил полковник.
— «Када измэняют мужья — бэсатся жэны», панимаэшь. Дэвочки, э! Панимаэшь?! Пальчики оближэшь!
— Может, и мы с тобой, князь, за компанию? А? Так хочется отвлечься! — сказал полковник с надеждой, и его щекастое лицо стало совершенно детским.
— Судя по беседе генералов, будущее не сулит нам ничего хорошего, господа, — быстро ответил Андрей Белопольский. — И не настраивайте себя ни на водевиль, ни на оперетку: нас ждет драма, возможно, трагедия.
— Как всегда, — констатировал полковник мрачно.
— И нэ смэшно, — добавил кавказец. — Брасай, слюшай, мэланхолию!
— Опохмелялись ли вы, князь Андрей? — участливо поинтересовался полковник, приноравливая свой шаг к шагу Белопольского. — Вчера вы пили очень зло.
— Идите к черту, — процедил Андрей, ускоряя шаги: Слащев делал ему знаки приблизиться и постукивал носком сапога по булыжнику — это была крайняя степень нетерпения. Белопольский побежал, прижимая к бедру прыгающую шашку.
— Передайте всем. Приказ: ждать меня здесь, на бульваре. Не отлучаться! Час, два, пять! Никому! Пока не выйду! — Рот Слащева кривился, верхняя губа дергалась, обнажая крупные и редко посаженные темные зубы. — Главнокомандующий решил учить меня воевать! Меня?! Вздор! Чепуха! — Последние слова он почти крикнул сразу осевшим, хриплым голосом. — Меня! Боевого офицера! — И быстро скрылся в подъезде гостиницы «Европейская».
Беседа с маньяком (так Врангель назвал про себя Слащева) окончательно испортила настроение главнокомандующего. Он не стал писать очередной приказ-обращение к солдатам и офицерам десантируемого корпуса, хотя приказ этот, продуманный от первой фразы до последнего восклицания: «С нами бог, он поможет нам!», был «напечатан» у него в голове и нужно было лишь продиктовать его.
Врангель через генерала для поручений Артифексова передал группе местных журналистов, ожидавших приема, что аудиенция отменяется ввиду крайней загруженности командующего, вынужденного тотчас покинуть Феодосию и направиться на фронт, в полосу боевых действий армии генерала Кутепова. Одновременно Артифексов сделал серьезное предупреждение журналистам: о погрузке войск на суда в Феодосийском порту ни слова, ни полслова не должно попасть на страницы газет до особого распоряжения, — враг не дремлет, в Крыму полно большевистских агентов и террористов. Они не раз пользовались информацией, любезно предоставляемой им местными газетами самых разных направлений. Взрыв в офицерском собрании, который расследуется, несомненно их дело.
Прикрываясь загруженностью, Врангель любезно отклонил и предложение присутствовать на обеде в честь отъезжающих, даваемом в местном офицерском собрании. Он открыто показал, что недоволен генералом Слащевым и что Слащев не столь уж крупная для него фигура, чтобы немедля выяснять отношения и искать точки сближения... Итак, война была объявлена, но Слащев
4
Первый корпус Кутепова в составе Корниловской, Марковской и Дроздовской дивизий, усиленный тремя кавалерийскими дивизиями, при поддержке бронепоездов и танков, атаковал части 13-й армии большевиков.
Красная Армия в это же время, собрав все силы, прорывала польский фронт и развивала наступление на Белую Церковь и Киев.
Из Феодосии через Симферополь Врангель приехал на французском автомобиле прямо в штаб Кутепова.
Наступление в сторону Днепра развивалось медленней, чем планировала Ставка. Большевики дрались с невиданным упорством. Особо тяжелые боя шли на участке Дроздовской дивизии. Кутепов, да и Врангель уже понимали: элемент внезапности не принес того успеха, которого от него ожидали. Но Кутепов, в отличие от Слащева, произвел на главнокомандующего благоприятное впечатление: спокоен, деловит, тверд, ничего не просит и не требует. Именно тогда Врангель решил поддерживать Кутепова, опираться на него и всемерно выдвигать в противовес Слащеву. Кутепов поможет ему свернуть шею этому маньяку, любимцу армии, «генералу Яше».
Все же наступление продолжалось. Впервые после позора Новороссийска белые фаланги, собранные в железный кулак новым главнокомандующим и под его водительством, с боями медленно продвигались вперед. Это обстоятельство требовалось отметить широко и торжественно. Газеты захлебывались от восторга. В церквах Севастополя, Ялты, Симферополя и других городов Крыма шли молебны во здравие «болярина Петра» и о даровании новых побед православному воинству во имя спасения страны и престола.
Двадцать четвертого мая, несмотря на шторм, генерал Слащев высадился в районе Кирилловки, занял деревни Ефимовскую и Давыдовку и после сильной артиллерийской подготовки ворвался в город Геническ и на станцию Ново-Алексеевку...
Получив это сообщение, Врангель на радостях помчался на автомобиле в сопровождении адъютанта на передовые позиции — искать достойного претендента. Менее месяца назад, в дни формирования новой армии, он, предвидя такие дни, как сегодняшний, учредил орден во имя святителя Николая-чудотворца — черный металлический крест с изображением Николая-чудотворца и надписью «Верою спасется Россия». Теперь предстояло вручить его первому кавалеру, герою новой армии, будущему любимцу главнокомандующего.
Врангель поручил лично Кутепову сделать представление. Кутепов перепоручил это новому начальнику Дроздовской дивизии Туркулу, недавно произведенному Врангелем из полковников в генералы.
Начальники добровольческих дивизий и командиры полков действительно «мельчали». Это признавали все. Места незаурядных личностей занимали выскочки, шкурники, мародеры. Дроздовский был мертв, — тот самый Дроздовский, что привел из Румынии пешком около трех тысяч офицерских штыков (тогда Туркул имел чин лишь штабс-капитана). Михаил Григорьевич Дроздовский, бледный, в помятом френче и мятых погонах, в пенсне, как у адвоката, принадлежал уже истории. Впалые щеки, ямочка на квадратном подбородке, высокий' голос, — ему едва перевалило за тридцать, но это был железный человек, начисто лишенный честолюбия, изживший какие бы то ни было иллюзии. Туркул являл собой полную противоположность ему. Гигантского роста и богатырской силы, черноусый, бравый, крепко сложенный, честолюбивый новоиспеченный генерал и сам не прочь был стать первым кавалером нового ордена.