Изгнание

Паллисер Чарльз

А потом – катастрофа! Я случайно задел свой бокал и пролил вино на скатерть. Мама вскрикнула так, будто я причинил ей физическую боль. Потом сказала:

– Как это глупо с твоей стороны!

Она обвинила меня в том, что я слишком много выпил. (Лицемерка! Сама выпила почти столько же, сколько я.)

Я сказал, что это всего лишь скатерть. Она ответила:

– Как эгоистично с твоей стороны. Так мало осталось от нашей прежней жизни, и ты отбираешь последнее.

Думаю, меня раздражала ее чрезмерная привязанность к материальным вещам. Я сказал:

– Неужели ты

не можешь позволить сознанию возвыситься над скатеркой и постельным бельем?

Она сказала:

– Как ты смеешь. Отец пришел бы в ужас, услышав, что ты говоришь мне подобные вещи.

– А я слышал, как он говорил тебе кое-что похуже.

– Ты совершенно несносный и злой! Немедленно убирайся к себе в комнату.

– Не понимаю, зачем. Мне уже не двенадцать лет.

Евфимия сказала:

– Тогда перестань вести себя словно подросток.

– Раз ты так считаешь, то на балу тебе мое общество не понадобится. Я решил, что не пойду, – ответил я.

Она сразу стала похожа на оскалившуюся кошку с прижатыми к голове ушами и выпученными глазами и сказала:

– В таком случае ты и здесь не нужен. Ты мешаешь. Просто убирайся. Мне безразлично куда. Уезжай из дома завтра. Садись на пароход, отплывающий куда угодно и подальше отсюда.

Я встал и сказал:

– Не стану навязывать тебе свое общество больше ни минуты.

Поднялся в комнату. Пускай себе там бодаются и кусаются.

Половина двенадцатого

Им безразлично, что со мной будет. Очень хорошо. В таком случае мне тоже безразлично. Больше не стану сопротивляться соблазну. Пусть это будет моим рождественским подарком самому себе.

Три часа

Пошел в деревню. Звезды были словно миллион внимательных глаз, смотрящих на землю, где все неподвижно. Луна, скрывшись за прозрачной пеленой облаков, выплыла из-за прозрачной вуали тумана, и в ее серебряном сиянии скот казался призрачным. В молочном свете порхали летучие мыши, словно пепел, кружащий над огнем в камине. Одна из них налетела на меня, маленький монстр со злым крошечным личиком. Мне показалось, что я увидел человеческую голову и небольшие круглые очки, и услышал, как она скрипучим голосом злобно учит меня правилам благопристойности.

Бродя среди безмолвных освещенных домов, я чувствовал, что могу взлететь, словно сокол, медленно взмахивая руками-крыльями, и парить над домами и полями.

Суббота, 26 декабря, 11 часов

Проснулся с пересохшим ртом и так замерз, что сводило пальцы рук и ног. Сумел спуститься только к концу завтрака. Когда я вошел в комнату, Евфимия пристально и злобно посмотрела на меня.

Мама отправилась в деревню за покупками. Эффи поднялась наверх, я с книгой лег на диван в гостиной и, возможно, заснул, потому что сестра вдруг разбудила меня, говоря:

– Может быть, тебе лучше поспать, когда стемнеет? Или у тебя есть более интересные занятия, пока порядочные люди спят?

Потом она сказала, что если не прекращу этого, то придется рассказать маме о том, что я делал. Это многое объясняло в моем «эксцентричном

и недостойном» поведении и, например, в отказе сопровождать собственных мать и сестру на бал. Но она ничего не скажет маме, если мое поведение улучшится.

Я ответил, что Эффи может говорить матушке все, что захочет. Правда в том, что я бросил и никогда больше к этому не вернусь.

Сестра мне не поверила, она убеждена, что прошлой ночью я снова взялся за старое. Сердясь на меня, она ушла.

Час дня

Сегодня поздним утром Старая Ханна принесла письмо. Я увидел, что оно адресовано Эффи и написано очень безграмотным почерком. Я отнес письмо в гостиную. Сестра его открыла, ахнула, положила на стол, а потом снова уставилась на него, словно испугавшись. Мама поднялась из-за стола и воскликнула:

– В чем дело?

Эффи выбежала из комнаты, послышались ее шаги вверх по лестнице. Матушка подняла письмо, взглянула на него и поспешила за сестрой.

Крик, что-то упало, торопливые шаги из комнаты. Не узнаю Евфимию! Происходящее похоже на кульминацию первого акта в какой-нибудь эффектной мелодраме.

Когда мама вернулась, я спросил, от кого письмо. Она сказала:

– Не знаю.

– Как так? Ты должна знать, кто его написал?

Она грузно опустилась в кресло и ответила:

– Важно то, что в письме. Мистер Давенант Боргойн помолвлен с мисс Витакер-Смит.

Ужасная новость, учитывая, что они с моей сестрой регулярно встречаются! Меня больше всего удивило, что, когда мисс Биттлстоун была приглашена к нам на чай, Эффи спокойно говорила о помолвке Давенанта Боргойна с Энид, но сильно расстроилась, получив сегодня это письмо. Полагаю, она была уверена, что он не собирался делать предложение дочери Куэнсов. Мерзавец! Все это время он планировал жениться на Мод.

Как мне жаль Эффи. Ее самая лучшая, самая давнишняя подруга выходит замуж за любимого человека. А все потому, что у Люси богатый отец…

Такая история выставляет мисс Витакер-Смит в весьма неприглядном свете. Она точно знала, какую боль причинит известие о помолвке.

Интересно, кто послал утреннее письмо? Сама торжествующая Мод? Конечно нет. Вероятнее всего, некий «друг» из города, спешащий распространить новость.

Неудивительно, что этот заносчивый грубиян вел себя так оскорбительно в четверг. Он отлично знал, кто я такой: брат девушки, которую он собирался бросить.

Кто-то пытался однажды ему навредить и, надеюсь, попытается снова.

Пять часов дня

К ланчу Евфимия не спустилась. Мама на нее обиделась и стала жаловаться на головные боли.

* * *

Не могу забыть понимающую улыбку на губах Люси, когда она направилась к Энид.

Прекрасное создание, я снова в пучине любви и тону в темно-карих глазах твоих.

Семь часов

На Бэттлфилд я повстречал угрюмого типа с красным шейным платком. Когда-то я видел его с высоким незнакомцем. Поприветствовав, я сразу сунул ему в руку шестипенсовик, и, заполучив его внимание, спросил о грубияне, мучившем собаку в фургоне.