Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920—1970 гг.
Шрифт:
Подобный ход развития мировых событий не исключался политиками в странах Запада, отчего еще с начала 1921 года главными целями французской администрации были декларированы обязательное разоружение и демилитаризация… армии Врангеля. Для достижения цели союзниками было использована массированная пропаганда возвращения на родину или отъезд в третьи страны. На протяжении всего периода пребывания армии Врангеля в Галлиполи французская военная администрация убеждала чинов Русской армии в необходимости возвращения к «мирной жизни», начинать которую было никогда не поздно, в особенности в благоприятном климате отдаленных континентов. Особенная роль отводилась пропаганде семейного уклада, поощрялись браки с иностранками, исподволь утверждались приоритеты «семейных ценностей» над «общественными», к каковым относилась служба в армии. Протестантская мораль здравомыслящего эгоиста, обязанного заботиться в первую очередь о личном благе, а затем, в случае его избытка, помогать обществу, долго не находила отклика у русских, воспитанных в православных традициях самоотвержения и жертвенности во благо Руси, не принимавших концепции «индивидуального спасения» за счет сокрушения соборности и общей судьбы.
С весны 1921 года французское правительство решило усилить нажим на Врангеля с целью заставить его как Главнокомандующего объяснить безрезультатность дальнейшего «галлиполийского сидения» подчиненным и объявить о роспуске армии. Сделать это было, как казалось, несложно, ведь и сам барон находился практически под домашним арестом на яхте «Лукулл». Союзническое командование, как могло, препятствовало
На протяжении первых нескольких месяцев пребывания в Галлиполи жизнь армии в походных условиях объявлялась командованием не «вынужденной эмиграцией», а стратегическим ходом, позволявшим подготовить командованию освободительную силу и будущую опору свободной от большевизма России — современную русскую армию. 18 декабря 1920 года барон Врангель выехал из Константинополя на очередную встречу с войсками. На параде по случаю приезда Главнокомандующего Врангель сообщил собравшимся чинам, что получил известие о признании союзниками армии, с воодушевлением произнеся: «Я приму все меры, чтобы наше положение было улучшено. Мы имеем право не просить, а требовать, потому что то дело, которое мы защищали, было общим делом и имело мировое значение… Мы выполнили наш долг до конца, и мы не виноваты в исходе этой борьбы. Виновен весь мир, который смотрел на нас и не помог нам». Обращение Врангеля к частям было встречено торжествующими криками «ура!». Приезды барона к армии воспринимались как подтверждение общих ожиданий на скорые перемены к лучшему. Военные ожидали, что вождь вот-вот позовет их в бой, обнадежит, поделится утешающими новостями, хоть были среди них и те, для кого приезд Главнокомандующего не вызывал радости, что подтверждалось некоторыми мемуаристами: «На поле стоят в каре войска. Врангель, Кутепов, четыре французских генерала и два английских офицера стоят перед войсками. На командующем черкеска. На голове кубанка. Узкая талия перетянута ремнем, окованным серебряными бляшками. Сбоку изогнутая шашка — кубанка, вдетая в ножны из серебра. Врангель высокого роста, статен, держится очень прямо и надменно…
— Здорово, орлы! — вдруг кричит Врангель. — Что, еще не закисли в этой дыре, не разучились стрелять?
Он впился острым взглядом в лица людей и начал быстро наступать на фронт… Неожиданно толпа расступилась, и кинематографический аппарат стал делать съемку. К нему быстро подбежали два офицера и замахали руками… Греки-кинооператоры тотчас же подхватили свой треножник с ящиком и скрылись.
— Ишь, боится, сукин сын, чтобы его не пристрелили.
Я обернулся. За мной стояла группа солдат… Там, на этом парадном поле, искусственно взвинчивались нервы, поднималось всякими артистическими приемами “надлежащее настроение”, а тут… кипело подлинное настроение всей солдатской массы»{50}.
Впрочем, для большинства солдат и офицеров визиты Главнокомандующего по-прежнему были желанным и долгожданным событием. Короткие встречи Врангеля с армией неизменно морально поддерживали отчаявшихся людей, оделяя их каждый раз верой в непременную победу духа над тяготами жизни.
Между тем проходили недели, месяцы, а положение войск оставалось неизменным. Проверки, принимаемые командованием, подтверждали готовность галлиполийских сидельцев к походу. Оставалось лишь гадать о том, куда направится поредевшая армия и какие новые испытания ждут её на этом пути.
Переговоры Врангеля с представителями союзных армий по-прежнему протекали в весьма узком кругу и по ряду весьма ограниченного числа тем. Формат каждой встречи предполагал обсуждение лишь неотложных, главным образом финансовых, дел и не давал возможности для обсуждения дальнейшей судьбы армии в целом, кроме как её роспуска и постоянного сокращения численности. Французская сторона на переговорах непрерывно осыпала Главнокомандующего требованиями заплатить за то и за это, и, казалось, не было ни одной мелочи на богом забытой земле Галлиполи, за которую французы не требовали от Врангеля немедленной и полной оплаты. Иногда требования союзной стороны выходили за рамки финансовых расчетов и простирались от незамедлительной сдачи всего оружия до… запрещения исполнения вслух русских песен в городе. Причиной тому был весьма показательный случай. Французский патруль, состоявший из сенегальцев, сочтя, что русские офицеры слишком громко поют песни на родном языке, двоих, наиболее досадивших их слуху мощным вокалом, остановил и пригрозил немедленным арестом. На это требование, исходившее в их адрес от экзотических персонажей, русские искренне возмутились, и тогда, в качестве убеждения, сенегальцы пустили в ход приклады винтовок. Избитых офицеров, обливавшихся кровью, чернокожие солдаты потащили в здание французской военной комендатуры. Встретившимся им по дороге сослуживцам офицеры успели передать, что арестованы. Вскоре весть об аресте достигла слуха начальника штаба 1-го армейского корпуса генерала фон Бредова. Недолго думая, он со своим адъютантом лично отправился к французскому коменданту и настоятельно потребовал освобождения арестованных. Комендант, капитан французской службы, вежливо выслушал речь русского генерала, но отказался выполнить его требования до решения суда, на котором оба арестованных должны были предстать за нарушение общественного порядка в городе. Фон Бредов продолжать настаивать. Капитан отказал еще раз, дав понять, что решение окончательно и не подлежит дальнейшему обсуждению, после чего вызвал в помещение комендатуры караул сенегальцев по тревоге. На безоружного генерала и его адъютанта наставили стволы винтовок. Видя бесполезность дальнейших объяснений, генерал фон Бредов с адъютантом вернулись в расположение части. Там начальник штаба армии приказал поднять по тревоге две роты юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, явившихся на плац в полной боевой выкладке. Построившись в две колонны, юнкерские роты двинулись по направлению французской гауптвахты. «Идем освобождать наших товарищей!» — объяснил юнкерам начальник училища генерал Косьмин. Две легко вооруженные роты юношей в белых гимнастерках с красными погонами, быстро преодолели расстояние от лагеря до дверей французской гауптвахты. Еще издали, завидев приближавшихся юнкеров и колышущуюся в воздухе стальную ленту примкнутых штыков, караул сенегалезов бежал, бросив возле здания два своих пулемета. Прикладами юнкерских винтовок были сбиты замки, и арестованные офицеры были немедленно освобождены. Под громкие крики «ура!» освободителей они проследовали назад с юнкерскими ротами, и над раскаленной полуденной галлиполийской землей снова вознеслась в высоту синего неба русская песня. Со дня этого инцидента французы перестали высылать свои патрули по Галлиполи. И эта малая победа была радостна русскому сердцу, а генерал Косьмин благодарил юнкеров, с легким сердцем доложив начальнику штаба армии о выполнении задания.
…Находясь на «Лукулле», Врангель принимал приехавших с визитом представителей различных кругов эмиграции и обсуждал с ними вопросы самоидентификации российского сообщества на чужбине, выражающегося в издании русских газет и, в особенности «Русской мысли», издание которой было решено возобновить
На яхте барона бывали и либералы, и умеренно-правые: П.Б. Струве, В.В. Шульгин, Н.Н. Чебышев, курирующий бюро русской прессы в Константинополе. Гостем Главнокомандующего бывали иностранцы: майор Такахаси — представитель единственной страны, оставившей к 1921 году при штабе Врангеля своего представителя — Японии. «У Врангеля было редкое соединение: он импонировал и в то же время привлекал к себе сердца. И в сношениях с людьми <он> не упускал никогда русского интереса, во время беседы ли с американским адмиралом, или с маленьким беженцем, явившемся к нему с просьбой. Под теплой оболочкой личного обаяния он хранил холодный расчет государственного человека, соотносящего свои поступки с будущим вверенных ему судьбой масс и далекой страны, к которой стремились его помыслы»{51}, — отмечал современник. Они же утверждали, что, несмотря на неловкость пребывания под бдительным контролем союзников, имя Врангеля гремело от «советского Петербурга» до временно освободившегося от большевиков Владивостока. Из Петрограда к Врангелю привозили как-то раз икону с письмом прихожан, а дальневосточное национальное правительство Меркуловых слало ему приветственный адрес. Советское правительство не могло не замечать популярности своего главного военного противника, но сил для физического устранения барона ко времени описываемых событий в их распоряжении было немного. Для подготовки акции устранения требовалось время и главное — нетривиальный план действий, позволявший добраться необычным способом до хорошо охраняемого Белого вождя. В ту пору образ врага в лице Врангеля был успешно сформирован коммунистической пропагандой, изображавшей барона крупным помещиком и землевладельцем, готовым идти до конца в борьбе за собственность и капиталы своих иностранных инвесторов. На деле «крупный землевладелец» коротал дни в аскетической обстановке яхты, служившей ему и домом и штабом одновременно. Его быт был куда как менее вычурен и вызывающе дорог в сопоставлении с некоторыми его соотечественниками, успевшими устроить за рубежом свою жизнь, а порой столь же нелеп и безотраден, как у многих чинов русской армии, вынужденной пребывать в типичной для азиатской обстановки антисанитарии и бедности. «Однажды я застал его (Врангеля. — Примеч. авт.) в возбужденном состоянии. Он шагал по каюте и, вооружившись жестяной коробкой, бил тараканов, бегавших по облицовке красного дерева. Врангель выразил удовольствие, что живет теперь среди темных стен. Среди них он отдыхал от белесоватой внутренней окраски “Корнилова”»{52}.
Разъединив Врангеля путем изоляции на яхте и армию, союзники взялись за обработку подчиненных барону генералов. Сначала на них оказывалось давление, создавались почти невыносимые условия, а затем предлагалось «разом покончить со всеми неудобствами», и, покинув армию, найти себя на гражданской службе. Как-то командование экспедиционного корпуса потребовало в категорической форме у генерала от инфантерии Кутепова сдать все имеющееся в армии оружие, упомянув невзначай, что корпус намеревается провести большие учения сенегальцев при поддержке с моря силами французского флота. Кутепов с энтузиазмом парировал: «Какое совпадение! У меня на этот день тоже назначены маневры в полном боевом снаряжении!»{53} Для усиления брожения умов и в целях достижения большего пропагандистского эффекта в Галлиполи вдруг стали попадаться листовки на русском языке в виде информации французского командования о непризнании правительством Франции Русской армии генерала Врангеля. Далее давалось пояснение, что для официального Парижа больше не существует ни сам Врангель, как Главнокомандующий армией, ни назначенные им начальники. Все их приказания по армии отныне не имеют законной силы, а сами военачальники лишаются своих полномочий отдавать приказания подчиненным. Все чины Русской армии в Галлиполи объявлялись беженцами, административно подчиненными французскому капитану, назначенному комендантом Галлиполи. Лиц, выразивших немедленное желание покинуть ряды армии и ее лагерь в Галлиполи, французские власти готовы переместить в создаваемый лагерь беженцев, откуда можно либо вернуться в РСФСР, либо, по своему усмотрению, уехать в Бразилию или в иные страны, готовые к приёму эмигрантов. Речь в ту пору шла лишь о южноамериканских государствах и прочих отдаленных уголках мира. Для увеличения числа «павших духом» чинов армии Врангеля французским интендантством, ответственным за поставки продовольствия, русским был неожиданно сокращен продовольственный паек. Результатом предпринятых усилий оказалось лишь небольшое количество желающих стать гражданскими «беженцами» и «гражданами мира».
Нужно плохо знать командование Экспедиционного корпуса, напутствованное военным министром под нажимом парламентариев-социалистов, чтобы заподозрить его в отсутствии упорства в достижении поставленной свыше цели. Спустя какое-то время командование французского Экспедиционного корпуса провело громкую акцию вербовки русских военных добровольцев в Иностранный легион. От имени правительства Франции русским была предоставлена возможность сражаться в африканских пустынях с мятежными туземными племенами. И хотя на этот призыв и отозвалась малая часть офицеров и казаков, массового вступления русских во французский Иностранный легион не получилось. Для большинства по-прежнему существовал Верховный вождь и неизменными оставались цели борьбы, и пока они существовали, сознание долга прочно сплачивало людей. Именно поэтому французы справедливо считали самого Врангеля препятствием на пути к распылению русской вооруженной силы. В бесчисленных переговорах с союзниками, по многим вопросам барон отражал нападки и противостоял франко-британскому давлению, потому что в буквальном смысле мог опереться на штыки своей армии. «Его позиция была тем более сильна, что его требования и чувства разделялись тысячами, продолжавшими повиноваться ему как командиру» — признавали современники{54}. Идея изолировать Врангеля, а по возможности навсегда устранить его от военного командования, занимала умы союзного командования всю первую половину 1921 года. И когда по армии поползли лишь слухи о том, что Врангель, находившийся в Константинополе, может быть подвержен аресту французскими властями, союзническая администрация услышала в ответ, что «…русские полки двинутся на Константинополь в случае насилия над Главнокомандующим»{55}.
Это предположение надо было проверить, а заодно поближе взглянуть на состояние армии. По этой причине новый военный комендант Галлиполи подполковник Томассен, прибывший на смену прежнему — Вейлеру, сразу же нанес визит временно исполняющему обязанности командира 1-го корпуса генерал-лейтенанту Владимиру Константиновичу Витковскому, чтобы заодно передать следующие пожелания командования союзников. В сущности, они мало чем отличались от прежних. При встрече Томассен повторил Витковскому уже хорошо известную позицию французского командования о новом статусе русских частей, равно как и о том, что считающиеся беженцами лица не могут иметь никаких начальников, и в этом качестве отныне подчиняются только ему — французскому коменданту. Подобное заявление не могло быдл бы произнесено при Кутепове! При нем разговор бы закончился, не успев начаться, и потому в его отсутствие по болезни французский комендант надеялся на дипломатическую неискушенность генерала Витковского. Генерал Витковский спокойно возразил на это, что нынешняя армия не только не является фикцией, но сможет достойно постоять за себя, что чрезвычайно взволновало французского коменданта, ответившего на это, что незамедлительно предпримет ответные меры. Сам спокойный тон и твердая решимость, звучавшая в словах генерала Витковского, не на шутку взволновали французского коменданта. Меры, добавил Томассен, будут направлены на то, чтобы пожелания французского командования исполнялись в полном соответствии с требованиями коменданта. Русский же генерал, отказывающийся выполнять законные требования, будет доставлен в Константинополь, что было равносильно аресту. После этих слов Томассен поспешил откланяться.