Изгнанница Муирвуда
Шрифт:
Волки бросались на страхогорище со всех сторон, и наконец чудовище извернулось и с рычаньем замахало лапами, разрывая огромными когтями одного волка за другим. Страшные зубы вспарывали плоть, но волков было много, невероятно много — на место упавшего всякий раз заступал новый и с рычаньем и воем бросался в бой.
Не веря своим глазам, Майя смотрела, как Аргус потащил кишона прочь от схватки, к своим. Джон Гейт бросился вперед, перекинул кишона через плечо, словно раненого барана, и потопал прочь, всем своим видом давая понять, что жизнь ему дорога. Вскочив с истоптанного снега, Майя бросилась следом.
Снова вспомнился кабинет Валравена и полчища крыс и мышей, явившихся на зов. Умение подчинить — и даже послать на смерть — любое живое существо оказалось страшным даром. Страшным и могучим. Волки и летучие мыши покорились ее воле, позабыв обо всем на свете.
За спиной раздался оглушительный рык. Рык хищника, упустившего добычу.
Впервые рассказав мне о кистрелях, Колвин признался, что если бы источником моей силы оказался амулет, он, Колвин, без колебаний сорвал бы его у меня с шеи. Я помню, какой страх звучал в его голосе во время рассказа. Когда хэтара отдает свой кистрель мужчине, сила ее возрастает многократно. Слившись воедино, эмоции мужчины и женщины рождают могучую силу, которая порой растет незаметно. Пусть это станет для тебя знаком того, что хэтары вернулись. А значит, аббатствам гореть. Как то случилось в мое время.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Аббатство Крюи
Выбравшись на ровную каменную поверхность, Майя упала на колени, выхватила кинжал и отсекла лоскут от плаща. Пачкая в крови толстые пальцы, Джон Тейт торопливо перевязывал раны кишона. Кишон вздрагивал, стонал, но не сопротивлялся, даже когда охотник извлек откуда-то короткую иглу и принялся шить по живому. В зубы кишону сунули стрелу, древко которой он закусил, рыча от боли, и Джон принялся шить его бок. На щеках у Майи была кровь, однако девушка не сводила глаз с кишона. Мужество, с которым он переносил боль, не могло не вызывать уважения.
— Глубоко оно тебя, — мрачно проворчал Джон Тейт. — Дай-ка я еще пару стежков… Майя, держи ему ноги!
Вокруг по-прежнему высились горы, однако путники Далеко ушли от логова страхогорища и лишь после этого Позволили себе остановиться. Разворачивавшееся перед глазами у Майи зрелище соединяло в себе несочетаемое: в утреннем небе ярко сияло солнце, порхали пташки — а на том самом камне, с которого открывался такой чудесный вид, корчился кишон. Джон Тейт работал грубо, но споро, умело надавливал тут и там, останавливая кровь, и ловко орудовал иглой с заправленной в нее высушенной кишкой.
Майя навалилась кишону на колени, но он и без того лежал смирно. Испугавшись, что он умер, Майя посмотрела ему в лицо, но он всего лишь потерял сознание. Грудь его мерно вздымалась и опадала.
— Ну, слава Идумее, — проворчал Джон Тейт. — Коли сомлел, значит, и больно ему не будет. Видала, как его, а?
С
— Ему вот что, целителя надо. Рана-то воспалится, как день ясен.
— Он выживет? — спросила Майя, наклонилась и приложила два пальца к горлу кишона, туда, где бился пульс.
— Кто его знает? Все мы когда-нибудь помрем. Вот с рукой у него неладно, глубоко порвало. Дай-ка я приложу вайды, кровь остановить. Принеси у меня из мешка, кожаный такой кисет с кулак, у горлышка голубым измазан.
Джон Тейт снова принялся шить и бинтовать раны кишона, а Майя тем временем шарила у него в мешке, покуда не отыскала вайду. Трава была высушена и смолота, поэтому девушка просто запустила пальцы в кисет и посыпала порошком раны от когтей. Ткань вокруг ран была измазана кровью.
— А промыть не надо? — спросила Майя.
— Было бы под рукой озеро, так промыли бы. Нет, его надо к целителю, да поскорей, пока не помер. А может, и целитель не поможет, — Джон глубоко вздохнул. — Я, конечно, и похуже видал, но редко. Вот, помню, один такой оступился и рассек ногу до кости. Сыпь побольше вайды, слышишь? Вот так, да. Не жадничай.
Майя быстро покрывала вайдой раны на плече кишона. Очень скоро раны скрылись под импровизированными бинтами. Майя готова была упасть без сил и радовалась лишь, что рядом оказался Джон Тейт. Без него ей бы не справиться.
— Далеко ли до аббатства Крюи? — спросила она.
— Два дня, если пойдем медленнее. Будь он в силах идти, добрались бы быстрее. Но он даже если и пойдет, то небыстро. Мы оставили такой след, что и слепому будет видно, так что пусть уж эти проклятые дохту-мондарцы думают, что ты все еще с королем. Целителя проще всего найти в аббатстве. В Моне у меня тоже есть знакомец, он бы нам помог, да только его замок еще дальше к северу.
— Как же мы его понесем? — спросила Майя, стирая кровь с рук краем плаща.
— Мы? — насмешливо фыркнул охотник и ловко забросил кишона на плечо.
— Аргус!
Охотник прищелкнул языком, и пес затрусил вслед за хозяином.
Майя грела руки у потрескивающего костерка, изредка подбрасывая в него ветки. Чтобы не выдать место привала, Джон Тейт развел огонь в низине между камней. Рядом с Майей свернулся Аргус — боком прижался к ее ноге, морду положил на лапы. Пес задумчиво глядел в огонь. Джон Тейт сидел, опершись спиной о дерево, борода его лежала на груди, а изо рта время от времени вырывался короткий храп. В темноте трещали и пощелкивали какие-то ночные насекомые. Звуки убаюкивали, однако Майя изо всех сил сопротивлялась сну. Отдохнуть нужно всем, но спать она не будет. «Всего два дня потерпеть», — снова и снова уговаривала она себя.
Спустя некоторое время в ночном хоре возник новый звук: то стучал зубами кишон. Его укрыли двумя плащами, его собственным и Майиным, подтянули их до подбородка и уложили кишона так близко к огню, что еще немного, и пламя обожгло бы его. Майя смотрела ему в лицо, на котором выступили капли пота, и с пугающей ясностью понимала, что во сне он борется со смертью. Странно было видеть его спящим. Сколько раз он сам охранял ее сон. Словно подслушав ее мысли, он вдруг открыл глаза и попытался сбросить подоткнутые плащи.