Изгнанник (L'Exil?)
Шрифт:
— Элизабет не прошла церемонию коронации, поэтому королевой не является. И потом, я думаю, ей надо дать немного времени. Ее рана еще слишком свежа.
Гийом придерживался такого же мнения и обращался с дочерью с уважением и осторожностью, как с больной. Но он спешил с отъездом, чтобы до ночи добраться до Карантана, чтобы там сменить лошадей и дать молодой женщине как следует выспаться. Последняя явно не видела к этому никаких препятствий. То, что ее ожидало в последующие дни, не имело для нее почти никакого значения, потому что Луи Шарль не разделит их с ней. Уже садясь в карету, Элизабет
— Вы скажете мне, отец, куда вы меня везете? Вам известно мое отношение к возвращению домой.
— Не стоит повторяться, Элизабет. Я не из тех, кто устраивает ловушки. Тебе следовало бы это знать. Все, хватит об этом. Как ты отнесешься к тому, чтобы провести несколько дней у Анн-Мари Леусуа?
На прекрасном печальном лице появилось выражение нежности.
— Это, несомненно, единственное место, где мне будет по-настоящему хорошо. Но вчера вечером вы говорили моему мужу о доме, который переписали на мое имя.
— Я полностью отремонтировал дом каторжника и нотариально оформил дарственную на твое имя, но при нынешнем положении дел тебе там будет слишком одиноко, слишком грустно... И я питаю искреннюю надежду вскоре вернуть тебя в дом «Тринадцать ветров».
— При нынешнем положении дел? — насмешливо повторила она его слова, и в этом на мгновение проступила прежняя Элизабет. — Не стоит обольщаться, отец! Эта Лорна вцепилась в нас, словно пиявка. Она так легко не отступит. В любом случае не мучайте себя. Луи Шарль скоро присоединится ко мне.
Со свойственной ей живостью она села в карету, устроилась рядом с Артуром и опустила стекло, чтобы попрощаться с аббатом Николя, вокруг которого на этот раз собралась почти вся деревня.
— Мы вернемся, чтобы снова увидеть вас! — крикнула она, огорчив этим Артура.
— Ты говоришь о себе во множественном числе как королева? — проворчал он. — Должен предупредить тебя прямо сейчас: даже если ты станешь королевой, ты все равно останешься для меня сестрой. И никем другим!
— Кто говорит обратное? Если я сказала «мы», то только потому, что надеюсь когда-нибудь вернуться сюда вместе с Луи Шарлем. Мне очень нравится аббат Николя, он сама доброта. И потом ведь это он нас повенчал.
Горечь пополам с печалью охватила Артура. Он начал понимать, что отныне для Элизабет главным будет только муж и все то, что так или иначе имеет к нему отношение. Почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы, он отвернулся к окну кареты и увидел подпрыгивающий хвост и круп Роллона, который скакал рядом с кучером. Кто бы мог подумать, что еще совсем недавно он так радовался путешествию наедине с Элизабет! А теперь он испытывал отчаянное желание оказаться верхом на коне, подставить голову влажному ветру и мягко покачиваться в седле в такт движению лошади. Желание было настолько непреодолимым, что он не стал сопротивляться. Он открыл стекло, высунул голову и приказал кучеру остановиться. Одновременно остановились и оба всадника.
— Что случилось? — спросил Гийом.
— Ничего... Я просто не могу путешествовать в закрытой коробке. Я там задыхаюсь!
— Я могу занять ваше место, если хотите, — слишком поспешно предложил Гимар. — Я верну вам вашего коня.
— Нет, — торопливо вмешался Тремэн, не
Суровые черты лица подростка осветились гордостью и радостью.
— Вы дадите мне Сахиба?
— Без колебаний. Разница лишь в том, что ты легче меня. Ему это наверняка понравится.
— Но вы же тоже не любите ездить в карете.
Гийом улыбнулся, переводя взгляд с Артура на Элизабет, сидевшую с закрытыми глазами. Ее даже не заинтересовала причина остановки.
— Путь не так далек Но этого, возможно, хватило бы, чтобы превратить тебя в ипохондрика. Все, спешиваемся! — добавил он, перенося ногу через луку седла. И потом, понизив голос так, чтобы его слышал лишь Артур, он сказал:
— Пришло время нам с госпожой герцогиней поговорить по душам.
Глава X
Гибель гиацинтов
За четыре дня до Рождества мадемуазель Анн-Мари Леусуа решила, что пришло время забыть о своей природной сдержанности и вмешаться в дела других людей. И не просто каких-то людей, а тех, кого она любила, как своих детей, которых она была лишена из-за своего упорного целибата. Этот приступ необычной для нее нескромности даме пришлось приправить огромной ложью. Она объявила Элизабет, что ей необходимо съездить в Висель, чтобы навестить одну из своих старинных подруг, которая, как передал ей доктор Анбрюн, чувствовала себя неважно и желала повидать Анн-Мари.
Несколько встревоженная тем, что мадемуазель Леусуа одна отправится в такую поездку в разгар зимы, Элизабет вызвалась сопровождать ее.
— Мне ваше решение кажется неразумным! Дни сейчас короткие, а вам как-никак восемьдесят четыре года.
— Как любезно с твоей стороны напомнить мне об этом! И я не думала, то ты так плохо воспитана, моя крошка. Теперь послушай меня: возможно, мне столько лет, сколько ты говоришь, но я лично в этом не уверена, потому что я этого возраста не чувствую! Ты же останешься здесь. Пьер Анбрюн должен зайти и принести мне мазь для нашей соседки, у которой боли. У меня этой мази больше не осталось!
Как только солнце поднялось достаточно высоко, Анн-Мари впрягла своего ослика Сенфуэна в свою маленькую тележку и растворилась в легкой утренней дымке. Направилась она не в Висель, а в Варанвиль. Два лье туда и столько же обратно, такое путешествие крепкие ноги Сенфуэна легко выдержат. Тем более что ему обязательно насыплют добрую меру овса, пока его хозяйка будет говорить с баронессой.
Хотя осень принесла с собой бури и холод, погода накануне Рождества выдалась мягкой. Голубоватый воздух пах землей, опавшими листьями, дымом печей, в котором иногда чувствовался аромат испеченного хлеба: этот запах старая дева вдыхала с наслаждением. Она хорошенько укуталась в свою толстую длинную накидку из грубой шерстяной ткани, ее руки в черных шерстяных митенках спокойно держали вожжи. Анн-Мари наслаждалась этим небольшим приключением, которое она сама считала почти крестовым походом. Разве она не собиралась вновь завоевать для своих дорогих Тремэнов нечто настолько же драгоценное, как и Гроб Господень, а именно, сердце Розы де Варанвиль, которая как будто совсем от них отвернулась?