Изгнанники
Шрифт:
Но доктор осмотрел его лишь тогда, когда Оскар слёг. Был собран консилиум, по результатам которого выставили диагноз – гуммозный менингит как осложнение сифилиса.
Умирал Оскар тяжело. Голову словно сжимали в тиски, всё сильнее и сильнее – и Уайльд готов был молиться, чтобы та лопнула поскорее.
Он почти ничего не понимал. Скрюченные ноги не получалось полностью разогнуть. Иногда, всплывая на поверхность сознания, он оглядывался вокруг и находил всё тех же близких друзей. Но ни Констанс, ни детей рядом не было.
Впрочем, был Робби. Он
Памятуя, как Оскар хотел в последнее время креститься, он даже привёл священника. Тот сомневался, но обряд всё же состоялся, хоть умирающий и пребывал в бреду. В последние часы своей жизни Оскар стал католиком – когда эта мысль сформировалась в его горячечном мозгу, он почувствовал себя увереннее. Он ждал ангела и не хотел его спугнуть.
И ангел явился. Явился в эту дешёвую гостиницу на окраине Парижа, чтобы встать над умирающим и протянуть ему руку.
Оскар пришёл в сознание и увидел его. Силуэт из света, который безмолвно обещал ему избавление от боли и грехов. Оскар чувствовал, что ангел даст ему тот покой, которого ему не хватало в жизни.
Лица матери в силуэте он так и не увидел. Но он не сомневался, что она там будет.
Чувствуя, как слабость вновь забирает у него сознание, он посмотрел на присутствующих и сказал:
– Одно из двух: или я, или эти мерзкие обои в цветочек.
И умер.
ОНИ
Боль закончилась, слабость ушла. Оскар снова смог разогнуть ноги, встать. Вот только… где он был?
Вокруг – только золотистый свет. Неужели ангел забрал его с собой?
Уайльд сделал несколько шагов вперёд, вытянув руки, чтобы ни во что не врезаться. С каждым шагом свет становился всё менее ярким, и вот он уже смог различить улицу. Это место он знал – более того, видел недавно. Это был Париж. Район Монпарнас.
Свет на небе быстро померк, за несколько секунд сменившись сумерками. На улице зажглись фонари. Уайльд ещё не видел ни одного человека, но уже слышал голоса, мужские и женские. Оскар прислушался и понял, что голоса доносятся из кафе под вывеской «La Closerie des Lilas». Знакомое кафе, он бывал в нём раньше…
Он подошёл к окну и заглянул внутрь. Почти все места в кафе были заняты.
Люди оживлённо беседовали, пили, курили, смеялись. Их лица были смутно знакомы Уайльду, но он всё ещё не мог поверить своей догадке.
Один молодой человек вдруг вскочил на стол и стал громко что-то рассказывать. Его встретили смехом и аплодисментами, и через минуту он раскланялся и снова сел на стул. Это лицо ассоциировалось в памяти Уайльда только с одним человеком – Мольером. Но ведь Мольер умер задолго до рождения Уайльда. А вон тот, странно одетый господин? Его лицо донельзя напоминает портреты Сократа.
Многие из тех, кого видел и узнавал Уайльд, должны были давно уже быть мертвы. Люди, познакомиться
Взгляд Оскара отвлёкся на собственное отражение в стекле. Из-за света его было плохо видно, и тогда Оскар шагнул в сторону. Увиденное лицо не появлялось в зеркалах уже много, много лет. В этом отражении он был молод, ещё не обрюзг и не покрылся той мерзкой сыпью. Оскар был великолепен, как в лучшие годы своей блистательной молодости. На нём была та самая любимая шуба, которой он лишился после суда, на голове – шляпа, а в руке – трость. И как это он сразу не заметил, что держит трость?
Оскар всё понял. Улыбнулся своему отражению, поправил шляпу и вошёл в кафе.
Его приветствовали дружными восклицаниями. Место для него было уже готово. Странно, что в этом кафе для каждого находилось место – Оскар и не помнил, что оно было настолько большим.
Эрнест появился на тёмной улице позже, намного позже. Кафе он также узнал сразу. Не сомневаясь, толкнул двери и вошёл. Его хлопали по плечам, предлагали присесть, совали ему в руку стаканы с выпивкой – но он отстранил всех и прошёл дальше. Посетители не обиделись, просто вернулись к своим разговорам.
У барной стойки он остановился. Сел на высокий стул, положил руки на столешницу. Взглянул на бармена.
Тот светился – ярко, так, что невозможно было различить его черт. Но в то же время глаза этот свет уже не резал.
Бармен ничего не предложил, ничего не спросил. Поставил перед Эрнестом бутылку и стакан, кивнул и удалился.
Наливая себе виски, Эрнест думал о том, что не мыслил так ясно уже многие, многие годы. Сейчас ему было жаль Мэри, своих предыдущих жён, детей, друзей… Всех тех, кому он доставлял хлопоты при жизни. Сейчас всё былое казалось предельно ясным, словно тени, в которых прятались сомнения и недоговорки, растаяли от света человека за стойкой.
Теперь было ясно, кто перед ним. Эрнест вгляделся в него и узнал крохотную частичку себя самого. Один из тысяч лоскутков, из которых был сшит светящийся человек, был им, Эрнестом. За всю свою жизнь он скопил всего один лоскуток света. Немного – но больше, чем миллиарды тех, кто в это место никогда не попадёт.
И все, кто были здесь, были крупицами света, из которых родился светящийся человек.
Эрнест хмыкнул и пригубил виски. Это был отличный виски. С таким вполне можно было встретить вечность.
ОН…
…не был Мадлен. Не был матерью Уайльда. Не был ангелом. ОН был кем-то – или чем-то – чему дали жизнь все они. И когда человек из света осознал себя, то главное, что ОН понял – светом нужно делиться. Только так можно зажечь свет в чужой душе или сохранить тот свет, который может погаснуть. А после и получить этот свет, впитав его, сделав частью себя.
ОН был каждым из приведённых сюда людей. И был кем-то большим.