Изгнанники
Шрифт:
И к тому же основания, чтобы ее удалить, были превосходные. Он мысленно перебирал их, стоя на коленях и слушая мессу, справляемую Парижским архиепископом. И чем больше он думал, тем сильнее утверждался в своем решении. В его представлении Бог был только более могущественный Людовик, а небо – более великолепный Версаль. Если он, король, требует повиновения от двадцати миллионов подданных, то и сам обязан выказывать послушание перед тем, кто имеет право требовать от него этого. Словом, совесть вполне оправдывала его поступки. Но в одном отношении он чувствовал свою вину: с самого приезда из Испании его кроткой, всепрощающей жены он никогда не оставлял ее без соперниц. Теперь, после ее смерти, дело обстоит не лучше. Одна фаворитка сменяла другую, и
Но он обрел место, где можно наслаждаться этим миром. С того первого дня, как де Монтеспан представила ему величественно-строгую и молчаливую вдову в качестве воспитательницы его детей, он стал постоянно испытывать все увеличивающееся удовольствие от ее общества. Сначала он целыми часами просиживал в комнате фаворитки, наблюдая, как тактично и просто воспитательница сдерживала буйные порывы вспыльчивого молодого герцога дю Мэна и шаловливого маленького графа Тулузского. Казалось, что он являлся в часы уроков следить за занятиями детей, но, в сущности, король ограничивался только тайным восхищением перед наставницей. Мало-помалу он поддался обаянию этого сильного, но в то же время и кроткого характера, начал обращаться к ней за советами по некоторым делам, причем следовал за полученным советом так послушно, как никогда не считался с мнением какого-либо министра или прежних фавориток.
А теперь он чувствовал: настало время сделать выбор между ней и де Монтеспан. Их влияние на него совершенно противоположно. Они несовместимы. И он стоит теперь между добродетелью и пороком, производя добровольно выбор между ними. Порок по-своему очень обаятелен, красив, остроумен и держит его труднопорываемой цепью привычки. Бывали минуты, когда природа брала верх и увлекала его по ту сторону добра, и он снова был готов вернуться к прежней чувственной жизни. Но Боссюэ и отец Лашез стояли на страже возле него, нашептывая слова ободрения, а главное, тут находилась мадам де Ментенон, напоминавшая королю, что приличествует его сану и сорокашестилетнему возрасту. Теперь наконец он решил сделать последние усилия. Он не в безопасности, пока его прежняя фаворитка еще при дворе. Людовик слишком хорошо знал себя, чтобы верить в продолжительность и прочность перемены своего настроения. Теперь она подкарауливает каждую минуту слабости с его стороны. Фаворитку нужно уговорить покинуть Версаль, и хорошо бы без скандала. Он будет тверд при сегодняшней встрече с ней и сразу даст ей понять, что ее царство закончилось навсегда.
Подобные мысли не давали покоя королю, стоявшему на коленях на prie-Dieu [3] из резного дерева и опустившему голову на роскошную красную бархатную подушку. Обычно он сидел в своем отделении направо от алтаря; гвардейцы и ближайшие слуги окружали его, а приближенные дамы и кавалеры наполняли часовню. Благочестие было в моде теперь так же, как темные камзолы и кружевные галстуки; благодать коснулась даже самых легкомысленных из придворных с тех пор, как король стал религиозен. Но скука отложила свой отпечаток на лицах всех – и знатных военных, и остальной камарильи. Они зевали и дремали над молитвенниками. Некоторые из них, казавшиеся столь погруженными в молитву, на самом деле читали последний роман Скюдери или Кальпернеди, искусно переплетенный в темную обложку. Дамы прикидывались более набожными, при этом каждая из них держала в руках по маленькой свечке, будто бы для чтения молитвенника, но, в сущности, лишь затем, чтобы король мог видеть их лица и мог знать, что душой они с ним. Может быть, тут было несколько людей, молившихся
3
Скамеечка для молитвы (франц.).
По выходе из часовни Людовик имел обыкновение принимать просьбы и выслушивать жалобы своих подданных. Его путь лежал через открытую площадку, где обыкновенно и собирались просители. В это утро их было только трое – горожанин, считавший себя обиженным старшиной своей гильдии, крестьянин, у которого охотничья собака покусала корову, и арендатор, притесняемый своим феодальным хозяином. Несколько вопросов и короткий приказ секретарю покончили эти дела. Людовик, хотя был сам тираном, имел по крайней мере то достоинство, что настаивал на праве быть единственным деспотом в своем королевстве. Он уже хотел идти дальше, как вдруг пожилой человек почтенного вида, в одежде горожанина, со строгими характерными чертами лица, бросился вперед и припал на одно колено.
– Справедливости! Прошу справедливости, ваше величество! – крикнул он.
– Что это значит? – изумился король. – Кто вы и что вам нужно?
– Я – гражданин Парижа, и меня жестоко обижают.
– Вы, кажется, почтенный человек. Если вас действительно обидели, то вы получите удовлетворение. На что вы жалуетесь?
– У меня в доме расквартировано двадцать человек Лангедокских драгун под начальством капитана. Они едят мои запасы, тащат мое добро и бьют моих слуг, а в судах я не могу добиться удовлетворения.
– Клянусь жизнью, странно понимается правосудие в нашем городе, – гневно воскликнул король.
– Дело действительно постыдное! – заметил Боссюэ.
– Но нет ли какой особой причины? – вставил Лашез. – Я предложил бы вашему величеству спросить этого человека, как его зовут, чем он занимается и почему именно у него в доме расквартированы на постой драгуны.
– Вы слышите вопрос достопочтенного отца?
– Ваше величество, меня зовут Катина, я торговец сукном и принадлежу к протестантской церкви.
– Я так и думал! – вскрикнул придворный духовник.
– Это меняет дело, – произнес Боссюэ.
Король покачал головой, и лицо его омрачилось.
– Вы сами виноваты во всем, и от вас зависит поправить дело.
– Каким образом, ваше величество?
– Принять единственную и истинную веру.
– Я уже принадлежу к ней, ваше величество.
Король сердито топнул ногой.
– Я вижу, что вы достаточно дерзкий еретик, – вспылил он. – Во Франции только одна церковь – и именно та, к которой принадлежу я. Если вы не член ее, то не можете рассчитывать на помощь с моей стороны.
– Моя вера – наследие моих предков, отца и деда, ваше величество.
– Если они грешили, то это не дает еще вам права повторять их ошибки. Мой дед также заблуждался, пока у него не открылись глаза.
– Но он благородно загладил свое заблуждение, – пробормотал иезуит.
– Так вы не поможете мне, ваше величество?
– Помогите прежде сами себе.
Старый гугенот с жестом отчаяния встал с колен, а король двинулся дальше. Оба духовника шли по бокам, нашептывая ему слова одобрения.
– Вы поступили благородно, ваше величество.
– Вы действительно старший сын церкви.
– Вы достойный наследник святого Людовика.
Но на лице короля появилось выражение не совсем довольного своим поступком человека.
– А вы не считаете, что к этим людям применяют слишком суровые меры? – спросил он.
– Слишком суровые? Ваше величество изволит заблуждаться от излишка милосердия.
– Я слышал, что они в огромном количестве покидают мою страну.
– Тем лучше, ваше величество; может ли благословение Божие пребывать над страной, где находятся такие упрямые еретики?