Изгои (Часть 4)
Шрифт:
– Это – беспредел, и ты, начальник, знаешь…
Первый, сокрушительный удар дубинкой по голове он получил сзади, потерял ориентировку и не смог оказать никакого сопротивления. Его просто зажали всей сменой в углу и забили дубинками (Позже в служебном рапорте было написано, что он кинулся с кулаками на ДПНК, поэтому были применены спец.средства).
Досталось Арбалету крепко. Хорошо ещё, что он сумел вовремя сгруппироваться. Когда всё закончилось, и броня за истязателями захлопнулась, он полежал в углу и отчётливо слышал, как весело
«Ну и суки, фроловские мрази!» Обидно было до слёз. Били-то его с каким-то садистским остервенением, как врага народа. Неужели он и вправду попал в плен к бандеровцам? – Уж лучше бы сразу в гестапо. Вспомнил Арбалет, как его бабушка, как-то, рассказывая о войне, с горечью промолвила: «А нашего Колю убили не немцы, а бандеровцы». Постепенно приходя в себя, избитый Арбалет, со сладкой горечью во рту, думал: «Дурдом какой-то. Вроде все русские, одной крови. А тут братья заколотили своего же брата и ушли, самодовольно посмеиваясь. Ладно, чёрт с ними. Надо приходить в себя».
Арбалет почувствовал, как у него ныло от побоев всё тело, при первой же попытке пошевелиться он понял, что у него сломано, по крайней мере, одно ребро. От пронизывающей боли ему стало всё безразлично, и он бессильно лёг на грязный и холодный бетонный пол. В воспалённую, гудящую голову лезла всякая ерунда, вплоть до мыслей о самоубийстве. Да, ему действительно в этот момент хотелось умереть. На матрасе, наверное, умирать легче, чем на холодном бетонном полу… И тут он вспомнил персидское четверостишие, которому научил его когда-то отец, и которое он всегда вспоминал вот в такие, трагические мгновения своей нелёгкой жизни.
«Сумей мечту свою согреть,
Сразись с судьбой!
Сумей себя преодолеть,
Чтоб стать самим собой».
«Да, надо вставать. Держись». – твердил Арбалету внутренний голос. – «Главное – не падать духом». Всю жизнь выручало Арбалета его спортивное детство. Вот и сейчас он начал потихоньку массировать болезненные места, приводить разными лёгкими упражнениями своё измудоханное тело в надлежащий, соответствующий обстановке, порядок… Ближе к отбою он уже снова ходил по камере, спасаясь от родного уральского холода…
Поздно ночью с угрожающим скрипом отворилась дверь камеры и два надзирателя затащили положенные на ночь матрас и одеяло. Бросив «постельные принадлежности» в ближний угол, надзиратели-гопники стали рядом и молча упёрлись бычьими взглядами на стоящего у противоположной стены Арбалета.
Это были надзиратели Тлущ и Деменчук, которые, по словам Рифа, отличались особо изуверской жестокостью. Кстати, именно эта дружная парочка стояла сзади Арбалета во время его «беседы» с ДПНК Фролом, и кто-то из них первым ударил Арбалета дубинкой по голове. Опытный боец Арбалет сразу понял: сейчас начнётся второй раунд и внимательно осмотрел своих будущих соперников.
Перед
Тлущ – приземистый, дебёлый, с раскоряченными ногами, рыжеволосый пухломордый мужик лет тридцати производил, на первый взгляд, впечатление довольно миролюбивого человека.
Деменчук, напротив, был высоким, жилистым, с длинными обезьяньими руками, напоминавшими две кувалды, подвешенных на его могучих плечах. Под хищными блестящими глазами висел столь же хищный горбатый нос. Губы были плотно сжаты и кривились в насмешливой, плотоядной ухмылке.
Слегка пошатываясь, надзирательская пара продолжала молча стоять, как-то недоумённо уставившись на стоящего перед ними Арбалета (возможно, они ожидали увидеть своего поверженного врага по-прежнему лежащим на грязном камерном полу, но тот, к их немалому удивлению, стоял на своих ногах и спокойно смотрел на своих ночных гостей).
Арбалет сразу понял, что братья-бандеровцы успели уже хлебнуть какой-то сивухи местного розлива (о чём красноречиво говорил распространившийся крепкой волной по камере аромат немудрённых самодельных напитков).
Такой поздний визит не сулил уже поколоченному Арбалету ничего хорошего.
Первым начал беседу видимо более разговорчивый Тлущ (обладателю двух увесистых кувалд Деменчуку совсем незачем было ещё и ораторское искусство, именуемое в просвещённых столичных кругах просто «элоквенцией»).
– Ну, что, морда бузотёрская, будем дружить или воевать?
Да, видимо именно с этой «миролюбивой» целью и припёрлись они на ночь глядя в камеру нашего героя, которого осенила неожиданно пришедшая в голову мысль, и он ответил с некоторой долей озорства, на вопрос Тлуща… стихами.
«Ты нэ моя дивчына молодая,
И нэ мэни краса твоя,
Выщуе думонька смутная,
Што ты, дивчына, не моя.
Ты нэ моя, и лычко харнэ
Милуе иншый, а нэ я,
Мои же лита проходят марнэ,
Бо ты дивчына нэ моя!»
Пришедшие «довоспитывать» Арбалета «служители закона и порядка» были явно озадачены таким неожиданным, небывалым в этих казематах ответом. Конечно, только нашему герою могла прийти в голову мысль продекламировать это классическое произведение окружающим его бетонным стенам и чугунным лбам. Тлущ сразу подошел ближе к Арбалету и спросил:
– Это что, Шевченко?
Арбалет только усмехнулся милому невежеству задубелых бандеровцев. Тлущ не заметил усмешки. Его просто распирало любопытство.
– Так что ж ты молчал, бисов сын!? Ты, выходит, тоже украинец?
– Нет, я – не украинец.
– А кто? Москаль?
– Нет.
– Значит, русский?
– Нет.
– Так кто же ты, чёрт тебя, буйного хлопца, побери?
– Я – рус-ариец.
– А что это значит? – осведомился молчавший до этого верзила Деменчук.