Изгой. Сердце и Разум

Беспалова Екатерина

– Моя личная татуировка: буквы «А» и «К», – произнёс серьёзно Кай. – Наши с тобой имена. Ею я буду гордиться, а не проклинать. Он, конечно, имел в виду другое, но сам не заметил, как нас благословил.

– Ты точно болен, – покачала головой Александра. – По-другому не скажешь.

С губ Бестужева сорвался смешок, а затем, не думая о последствиях, он поднял руку и коснулся Сашиной щеки.

Он покачал головой, желая избавиться

от видений. Бесполезно… Она стала его проклятьем. Грудь сдавило. Сжав руку в кулак, он ударил им по стене. Боль в незаживших костяшках вернула в реальность, но образы не покидали.

Ты сам виноват.

Поймав взглядом жалкое отражение, Кай прошептал:

– Я тебя ненавижу.

Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь…

Он закрыл глаза, часто дыша. Они не оставляли его. Эти видения, мать их, решили свести с ума! И когда? Перед самой встречей с отцом!

Двадцать один… Двадцать два… Двадцать три…

Кай коснулся лбом холодного стекла. В горле стал зарождаться низкий гортанный рык. Рука, сжатая в кулак, затряслась от напряжения.

Шестьдесят восемь… Шестьдесят девять… Семьдесят…

Он снова несколько раз с силой ударил по кафельной стене. Когда боль стало невыносимо терпеть, Кай открыл глаза, придя наконец в себя.

– Я тебя ненавижу…

– Эй, чемпион! – раздался голос Алекса из комнаты.

Кай замер. Кулак описал круг по стене, размазывая следы крови.

Вдох… Выдох…

Он посмотрел на отражение: непроницаемое лицо, ледяные глаза, холодная ухмылка – «Вечность».

– Я в ванной. Прикрой меня перед отцом.

– Где тебя носит? – сразу же рыкнул Пётр, едва только младший сын появился в кабинете.

– Отдыхал.

– Я говорил, чтобы ты не появлялся в особняке в том виде, в котором Орлов привёз тебя ночью? Или ты забыл, что входит в твои обязанности?

Не глядя на отца, Кай прошёл к дивану и медленно сел, закинув голову на мягкую спинку:

– А тебе не кажется, что ты взвалил на меня слишком много обязанностей?

Пётр опешил от такой дерзости. В глазах заплясали гневные искры:

– Ты, наверное, забылся, Кай.

Парень поднял голову, явив себя отцу во всей красе. Бестужев-старший поморщился. Взъерошенные волосы, красные глаза с тёмными кругами, щетина – типичные признаки похмелья. Это подлило масла в уже и без того горевший гневный огонь.

– Ты давно смотрелся в зеркало?

– Буквально десять минут назад, – парировал Кай.

В кабинете повисло молчание. Их взгляды схлестнулись, и, если бы могли выбивать молнию, сам Тор позавидовал бы силе заряда. Уголок губы подёрнулся в ухмылке. А если так? Изобразив искреннюю наивность, парень украсил и без того отменный образ беззаботного кутилы добродушной улыбкой. Это точно должно сработать! Секунда – и отец взорвался:

– Кай!..

– Тебе не нравится, когда я игнорирую твои приказы и выгляжу так, как будто пил,

не просыхая, неделями, верно? – перебил его тот. – Что ж, справедливо. Тогда ты поймёшь меня, потому что мне тоже не нравится, когда думают, что я – «крот». По-моему, моя верность доказана с лихвой. Так какого чёрта ты продолжаешь проверять меня на вшивость?

Пётр молчал.

– Мне устроить Апокалипсис или повторить казни египетские, чтобы ты хотя бы через раз посылал своих ищеек по моему следу?

– Твоё прошлое…

Кай вскочил с дивана и в два больших шага оказался у стола:

– Моё прошлое уже давно в прошлом, слышишь? – Он ударил по столешнице кулаком правой руки. – Мне плевать, что было раньше! Мне плевать, кто был со мной раньше! Я из кожи вон лезу, чтобы ты оценил, но тебе мало.

Едва только обоняние уловило приторно-резкий запах алкоголя, на губах Петра появилась ухмылка – да он был пьян, или ещё не успел проспаться. Так вот откуда взялась эта дерзость! Лицо мужчины посветлело – значит, не игра, а то, что лежало на душе на самом деле. Интересно…

– Кай…

– Любовь была игрой, перевалочным пунктом, и я из неё вырос. Переступил и двинулся дальше. Что? Что ещё я должен сделать, чтобы ты перестал считать меня изгоем, чтобы увидел, чего мне хочется на самом деле? Скажи! Я сделаю!

Пётр откинулся на спинку кресла и смиренно ждал, когда сын придёт в себя. Шли минуты, пока пылавшие диким огнём глаза стали приобретать нормальный оттенок, а к лицу возвращался естественный цвет.

– Я не такой жестокий, каким ты меня считаешь, – посмотрел Бестужев на сына. – Случившееся с Александрой должно было стать уроком: в нашем мире нет места любви. Любовь – это слабость. Она делает тебя уязвимым, превращает в лёгкую мишень.

Кай чувствовал, как по венам, словно раскалённая лава, растекается боль. Правая рука с силой сжалась в кулак, в то время пока лицо пыталось сохранить невозмутимое выражение. Каждое слово, произнесённое отцом, возвращало его в тот страшный день, когда он потерял смысл жизни.

– Ты не представляешь, насколько сильно я ценю тебя, Кай. Именно поэтому мне необходимо знать, что ты – мой сын, а не сын Архипова.

– Я не Архипов, – прорычал парень. – Я – Бестужев.

– Рад, что ты принял это, – встав, вышел из-за стола мужчина. – С каждым разом всё больше убеждаюсь, что был прав, когда принял решение простить тебя. – Подойдя к сыну, Пётр неожиданно обнял его. – К тому же, твои глаза, как и глаза потаскухи-матери, не могут врать.

Кай коснулся спины отца рукой, ответив на крепкое объятие.

– Сегодня останешься здесь, – отстранившись, серьёзно произнёс Бестужев-старший. – Завтра ты мне нужен. Ты и твой холодный разум.

После этих слов его лицо снова стало прежним –равнодушным и спокойным. Дав понять, что разговор окончен, он опять вернулся в кресло, а Кай молча направился к выходу из кабинета. Поднявшись к себе, он закрыл дверь на замок и прямиком пошёл в ванную – единственное место, где его не могли видеть. Во рту всё ещё присутствовал тошнотворно-приторный привкус коньяка.