Изгой
Шрифт:
Именно наименование привлекло внимание Галицкого, и после долгой беседы с архимандритом Изеилем, он решился войти в переписку с гетманом Самойловичем, используя подставное лицо.
– Лучше война с царем и боярами, чем рабская участь и позорная пытка на дыбе только за то, что ты имеешь иное мнение!
Юрий отнюдь не бахвалился сам перед собой. Благо надежды имелись, и не беспочвенные. Если каждый год будет приходить по пять тысяч беглецов и переселенцев, то через семь лет население достигнет пятидесяти тысяч. А это всего лишь один процент от тех почти пяти
Один процент на черноземах, которые легко прокормят миллионы. Так что еды хватит на всех, в чем он убедился сам – урожай впечатлил даже его, при всей примитивности земледелия и орудий труда. Но семь лет большой срок, когда знаешь что делать, а под ногами уголь и железо – основа любой экономики. И независимости, если есть изготовленное в достаточном количестве оружие…
Интерлюдия 3
Киев
29 декабря 1676 года
– Поруха во всем идет, поруха. И делу государеву ущерб от нее выходит полный! Но как взыскать с нерадивых, если они поруху сами и вершат, и на горе наживаются!
Князь Ромодановский отложил в сторону грамоту, присланную из Чигирина. Там находились выборные солдатские полки Шепелева и Кровкова, общим числом более двух тысяч солдат. Вот только жалования служивые не получали с 14-го дня сентября, как вошли в Чигирин – все исхудали, обносились и были вынуждены заниматься поборами с местного населения, чем поселян чрезвычайно озлобляли.
Гетман Иван Самойлович слова своего не сдержал, и припасов в крепость не выслал до сего дня. И посылать не собирается, так как даже обозов еще не собирал, все время отписки пишет.
Григорий Григорьевич тяжело вздохнул, и устало прикрыл глаза, вспоминая случившиеся за последние три года события. А их прошло не мало, и страшные, порой даже не знал, что и делать.
Все началось в марте 1674 года, когда собравшаяся в Переяславль на Раду войсковая старшина 11 из 12 реестровых казацких полков правобережной Украины, формально находящихся под властью Речи Посполитой, признала над собою власть Ивана Самойловича, который был объявлен гетманом на обе стороны Днепра.
Польский ставленник гетман Петр Дорошенко засел в своей столице Чигирине, ибо полковая старшина чигиринская, единственная среди всего реестра, поддержала его притязания.
И этот иуда сразу попросил помощи. Причем не у поляков, что потерпели от османов поражение в короткой войне, и которым он вроде подчинялся, а у крымского хана.
В июле Ромодановский повел полки на Чигирин, где засел Дорошенко – взять крепость с хода не удалось, а в августе пришлось отступить от стен под угрозой битвы с подступившим турецко-татарским войском. Османы восстановили власть гетмана и прошлись разорительным походом по всему правобережью Днепра.
Но стоило магометанам отойти, как Дорошенко тут же вступил в переговоры с польским королем Яном Собеским, что стал обольщать гетмана
Османы взъярились – их армия снова совершила вторжение большими силами, разорила два десятка городов и многие сотни сел, остановить ее поляки смогли с трудом только под Львовым.
Все правобережье разорено войной безжалостно – люди десятками тысяч стали покидать сожженный край, стараясь найти убежище на левой стороне Днепра. Недовольство Дорошенко настолько возросло, что гетман почувствовал приближение конца. И начал искать способы умилостивить Москву, всячески заискивая.
В октябре на Раде в Чигирине он присягнул царю Алексею Михайловичу в присутствии свидетеля, кошевого атамана войска Запорожского Низового Ивана Сирко. Вернул русским всех пленных без обмана, что захватили его казаки во время набегов на левобережье.
А в январе этого 1676 года отправил в Москву все гетманские клейноды, кроме булавы, главного символа своей власти, которую оставил при себе. Однако в марте категорически отказался сдать крепость присланному князем Ромодановским полковнику Борковскому. И начал юлить и всячески оттягивать передачу власти.
В Москве ждали, что будут делать турки – и когда армия визиря вторглась в Подолию в августе, а потом сразу пошла походом на Львов, князь Григорий Григорьевич получил повеление от царя Федора Алексеевича снова начать Чигиринский поход.
Вперед выдвинулся отряд под командованием генерала и стольника Григория Косогова и генерального бунчужного Леонтия Полуботка. Крепость была обложена со всех сторон. Но Чигирин сразу сдался, как только полковая старшина получила заверения от Самойловича о сохранении всех «прав и вольностей войсковых».
Петр Дорошенко сложил с себя все гетманские регалии, отдал булаву, и был отправлен под конвоем в Москву. И там пребывал поныне под стражей, но на милостях царских.
Вот только заняв Чигирин, армию пришлось сразу же отводить на левый берег Днепра. Кормить войска было нечем, фураж пропал, местность вокруг разорили. Пушки в крепости никуда негодные, пороха мало, ядер и бомб почти нет. А гетман Самойлович казацкие полки на смену не отсылает, и порох также не выслал. Отписал, что татары на Донце во время набега «огненный припас» на стругах сожгли.
Одни несчастья и нет им конца!
– Что у тебя?
Григорий Григорьевич оторвался от размышлений, увидев, что в комнате терпеливо стоит дьяк Лаврентий Нащокин, переминаясь с ноги на ногу. И видимо, стоит недавно, иначе бы притворно закашлялся. А так лишь глазки потупил, в пол ими уставился.
– Дела странные творятся, княже. Позволь сказать о них?
– Говори, время есть.
– Из обители, что на Святых Горах пришла весточка. «Ляшский князь» Юрась Галицкий, южнее Донца самовольничает, проказы всяческие устраивает. Если ты его, милостивый княже, подзабыл, то оный князек там править изволит по милости великого государя.