Изломанный аршин
Шрифт:
Заметив это, он останавливался, произносил волшебное:
— Паки на первое возвратимся, —
и бесстрашно прыгал обратно. Спиной вперед.
Текст при этом никуда не возвращался, а только взлетал ещё выше, как воздушный змей.
Пушкин тоже знал секрет этой техники. А, скажем, Майн-Рид — не знал; и навязывал читателю алгоритм: шаг вперед — два шага назад, совершенно мучительный. («Морской волчонок» — исключение и поэтому лучшая вещь.) Такие просчёты резко сокращают период посмертной славы (текст сохраняет признаки жизни только пока он быстр), — что ж, обойдусь. Поскольку должен исправить непреднамеренную ошибку — зашить
Так вот: идиота ничуть не покоробило, что гений назвал его гением. Творческие натуры вообще ни на кого не обижаются за это слово. (См. хотя бы «Моцарт и Сальери».) Уваров же, по определению, был особенно доверчивое существо. В 31 году он Пушкина любил — и, естественно, рассчитывал на взаимность. Своё чувство впервые изъяснил он в конце июля — способом игривым, топорно-причудливым: через конфидента. Поручив эту роль директору Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий, д. с. с. Вигелю.
Как будто, знаете, вернулись старые добрые времена, и не имеет ни малейшего значения, кто из нас тайный, кто действительный статский, кто коллежский секретарь: все мы по-прежнему — просто наши превосходительства гении Арзамаса, — и вот Старушка при посредстве Ивикова Журавля предлагает Сверчку, так сказать, руку и сердце.
Тщательно, даже с каким-то язвительным нажимом (поэзию Пушкина он обожал, а Уварова презирал, несмотря на некоторую общность взглядов: «Но, Вигель, пощади мой зад!» — помните такие стихи? — так что, возможно, примешалась и ревность) копируя тональность исходного сообщения, Ивиков Журавль Вигель писал Пушкину:
«С того момента, как он уверился в ваших благих намерениях, он готов преклоняться перед вашим талантом, которым он до сих пор только восхищался. Ему не терпится увидеть вас почётным членом своей Академии наук; первое свободное академическое кресло у Шишкова должно быть предназначено вам, оставлено за вами; вы — поэт, и не обязаны служить, но почему бы вам не быть при дворе?.. Словом, одно только счастье и слава ждёт того, кто не довольствуется тем, чтобы быть украшением своего отечества, но и хочет послужить ему своим пером...»
Был такой оборот, вышел из употребления: дать знать стороной. Или — под рукой. Настал момент — смотрите не упустите! — переменить куратора — злого на доброго, — рады? тогда смелей ко мне! ко мне!
Если припомнить, кто был за Пушкиным закреплён как злой, — отвага идиота беззаветна. Своевольная, с бухты-барахты, перевербовка — корпоративной этикой такие фокусы не приветствуются. Только с санкции руководства: если, предположим, принято решение задействовать объект в какой-то новой игре. А похоже, что Уваров комбинировал на свой страх и риск, — потому похоже, что не совсем на свой:
«Он очень хочет, чтобы вы пришли к нему, но желал бы, для большей верности, чтобы вы написали ему и попросили принять вас и назначить час и день, вы получите быстрый и удовлетворительный ответ...»
Но если так — если без санкции — то и с точки зрения объекта это была наглость, не объяснимая иначе как зарница вступающего в острую фазу психического расстройства. Так обращаются с нижестоящими (зачисляя, например, в штат), а для независимых людей существуют правила хорошего тона. Сено к лошади не ходит; ты дворянин, и я дворянин; и если тебе западло сделать визит, то и я не девочка по вызову.
Тем более — знакомы. Раз-другой вместе
Ах да: вы сенатор, тайный советник — очень приятно; номенклатурный вес — полусредний: таких вельмож — от Царского Села до Павловска домиком не переставить. (Кстати, жаль: это зрелище развлекало бы юного Гоголя по дороге оттуда или туда.) Новопреставленный Юсупов, царство небесное, — в тяжёлом весе чемпион, хотя и экс-, — не позволял себе таких вещей: передайте Пушкину — мне охота с ним пообщаться, пусть запишется на приём.
Вообще неадекватен. Раздает кресла обеих академий — ну да, мы в курсе: и в АН король, и в Российской — ферзь. Ну а к императорскому-то двору приглашает — как кто? Гарантировать от имени отечества славу и счастье — уполномочен кем? Торжественно возвещать через доверенное лицо: вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я, наконец-то ты, грязнуля, Мойдодыру угодил, — опомнитесь, господин Старушка! разве Мойдодыр у нас — вы?
Тем более что, да будет вам известно, все перетёрто, и недоразумениям конец. С неделю назад в шестом часу вечера, как обычно, вышли с Natali'e в парк — вдруг в аллее навстречу императорская чета; остановились, разговорились. Про жару, про карантин. К счастью, эпидемия заметно слабей, чем в прошлом году. Слава Богу.
Государыня, с обычной своей любезностью, кстати упомянула о стихотворении «Герой»: как она была им тронута. Сказала комплимент Madame Puchkine, похвалила платье и шаль. (Шаль алая, свернутая в плоский жгут, складками по плечам, пышным и свободным узлом над грудью.) Вам следовало бы почаще украшать собой наше общество, дорогая Madame. На здешнем театрике затевается спектакль; вам пришлют приглашение. Мы, бедные ссыльнопоселенцы, не должны позволять скуке нас — как это на кораблях говорят? — укачать.
И царь был в духе. Как известно, Madame Puchkine особенно к лицу une tunique antique. Это ведь была сестра Дидоны, не правда ли, в той живой картине, на балу у московского Голицына? Отличное было шоу, жаль, что ты, Пушкин, его пропустил; сорвался в Москву, когда мы оттуда уже возвратились. Кстати: ты и теперь всё ещё free lance? отчего?
Отвечая, приходилось выворачивать голову и артикулировать твердыми губами (разница в росте — десять вершков, точней — 45 см); это портит улыбку. Не имею никаких способностей, ваше величество, кроме литературных. Вы слышали, Mesdames? Хотите, я сию же минуту поймаю господина поэта на слове? В моём государстве найдется ответственная, высокооплачиваемая работа для человека со стилем. Ты ведь любишь историю? Пиши мне историю Петра Великого, Пушкин. Источники налицо, архивы к твоим услугам, возможна доставка документов на дом. Спешки нет. Замучаешься пыль глотать — бессрочный творческий отпуск. Для вдохновения, говорят, необходимо сердечное спокойствие. Помешают ли сердечному спокойствию тысяч пять серебром в год? Карамзин, между прочим, получал две. Итак, решено. Обратись к Бенкендорфу, пускай оформит: допуск в спецхран, заодно и чин. Приравняет, так сказать, твоё перо к палашу и сабле.