Изломы первой Чеченской
Шрифт:
– Что, Зина, погреться вышла?- спросил он. Та кивнула, прикуривая.
– Вчера мне два блока "Бонда" привезли. Говорят, в Маздоке скидывают цены бородатым военным.
– Боятся, наверное. Бородатые спецназовцы с поля боя - злые. Ездят-то в основном на "Тюльпан", - ответила Зина.
Михайлов помолчал, перевел разговор на шутливый тон:
– Хорошо-то как, Зина! Был бы свободный, женился б на тебе. А ты кого-нибудь присмотрела?
– Кого тут присмотришь?
– вздохнула она.
– Желторотые салажата да женатые мужики... Снимут
– Слово-то какое подобрала... Ничего, скоро война кончится, найдем тебе красавца.
Зина вздохнула тоскливо, выбросив недокуренную сигарету, и ушла в госпиталь.
"Э-э...
– подумал Михайлов, - уже нашла кого-то. Женатый, видимо... И на войне природа берет свое..."
Зина зашла в сестринскую и неожиданно расплакалась: "Пень толстокожий, хотя бы раз посмотрел..." К ней заглянул раненый с букетом искусно подобранных прошлогодних трав и веточек, и она сорвалась:
– Уйдите все, кобели проклятые!
– она обхватила голову руками, замолчала и уставилась в одну точку...
Не женское дело - война. Не сладко мужчинам, а слабому полу вдвойне. Хрупкие женские плечи военной медсестры выдерживают немалый груз. Ее ласковые руки заживляют раны, отдавая сердцам раненых теплоту матери, сестры, любимой, но и у них накипает внутри. А изливается душевная боль слезами, освобождая место для чуткости, доброты и нежности...
Зина глянула на часы, засуетилась, приводя в порядок лицо. Пора в перевязочную. "Не заметил бы", - подумала она, подпудривая припухшие веки. Когда он зашел - покраснела, готовая натянуть маску чуть ли не на глаза, и первый же инструмент подала невпопад. Михайлов посмотрел внимательно, не подавая вида, привычно обратился к раненому. Он любил поговорить на перевязках - это снимало стресс, отвлекало и уменьшало боль.
– Давай, сынок, рассказывай: кто, откуда, где служил?
– Пономаренко я, доктор, из Сибири. Неужели не помните?
– Да, да, - Михайлов отчетливо вспомнил рассказ солдата на предыдущих перевязках. Его призвали в октябре 94-го, в декабре часть направили в Чечню и бросили на Грозный. В страстных боях на площади Ленина его ранило в ногу, и он единственный уцелел из роты. Там почти целиком лег и его батальон. Никто не посещал его, не осталось в живых друзей-однополчан... Мучили солдата переживания еще и от того, что не знала ничего о нем его мать. Он не писал ей с призыва, все откладывал на потом, не хотел волновать, что находится в Чечне. Боялся написать и о ранении - вдруг поймет неправильно и подумает, что тяжело ранен и останется калекой. Понимал, что не прав, и со временем все больше увязал в переживаниях: почему не написал раньше?.. Михайлов пожурил его тогда, объяснил, что для матери нет ничего важнее сыновней весточки. Главное - жив и очень скоро будет совсем здоров. "Нет желания, так про ранение можно и совсем не писать", - объяснял он основы маленькой солдатской лжи во имя добра.
Как сложна жизнь: герой-солдат боится написать
– Ну что, сынок, сообщил матери? А то вылетел птенчик из гнездышка и забыл про маму, - подзадорил его Михайлов.
– Не забы-ыл, - расплылся солдат в улыбке.
– Написал ... и про ранение тоже. Сообщил, что выписываюсь здоровым. На душе легче стало... Сколько мне еще лежать, доктор?
– Дома я бы уже выписал, а здесь кругом грязь... В общем, побудешь еще несколько дней...
Зина работала сегодня молча, изредка приговаривая солдатам: "Потерпи, миленький. Скоро, скоро закончим". Михайлов все больше убеждался, что стал ее избранником, и не радовался этому - красивая и добрая девушка заслуживала лучшего. Любил он ее как сестру, но большего предложить не мог.
Вошел начальник госпиталя:
– Слышали новость? Из штаба звонили: мать Пономаренко приехала. Дал им сейчас пару минут по телефону поговорить, через полчаса подъедет.
– А мы с ним только что о ней говорили, - удивился Михайлов.
– Написал он письмо домой, но ведь оно по времени еще не успело дойти. Значит, сама искать поехала.
– Вот ты и встретишь, - обрадовался полковник.
– Он все больше о тебе говорил, как ты его с того света вытащил... Как у него со здоровьем?
– Можно выписать.
– Отлично! Оформляй. Отпуск ему дадут, а там, глядишь, где-нибудь около дома дослужить оставят.
Михайлов задумался о матери. Ни один журналист не смог пробиться сюда, а она сумела - без паролей и пропусков, обходя кордоны и блокпосты. Пробилась в Грозный, на пути к которому погибали целые военные колонны... Одним словом - МАТЬ.
Встречать ее вышли все свободные от службы сотрудники госпиталя и ходячие раненые. Вышли заранее и грелись на солнышке, радовались за Пономаренко и единодушно с уважением говорили о его матери. А он не находил себе места от радости, курил сигареты одну за одной, держался поближе к Михайлову.
И вот вдалеке показался БТР. Он вырастал, приближаясь к напряженной тишине. Кого везут? Может раненого?.. Чуть не доезжая, остановился, дверцы бокового люка открылись, и появилась ОНА, и Пономаренко, слегка прихрамывая и не обращая внимания на боль в ноге, бросился ей на встречу. А она, смахивая слезы, раскинула руки - побыстрее обнять сына. Но вдруг раздался далекий выстрел, и солдат упал замертво. Снайпер!..
Долго не могли оторвать бьющуюся в истерике мать от мертвого тела. Потом она затихла, решив, видимо, умереть вместе с ним, не видя и не слыша ничего вокруг. Теребя и поглаживая разметавшиеся русые волосы сына, она шептала ему только ей понятные ласковые слова и иногда почему-то улыбалась дрожащими губами. И когда ее попытались поднять, она, не понимая слов, обняла сына с невероятно могучей силой.
БТР, умчавшийся на выстрел снайпера, вернулся. С брони спрыгнули бойцы с винтовкой чеченца. Опустили головы, словно были виноваты в чем-то...